— Прекрасно. Хорошие новости. Присаживайся, я организую нам кофе. А как ты сама? Как твоя смертельно больная родственница? — спрашивает он и, встретив ее непонимающий взгляд, уточняет: — Твоя тетя?

Лив чувствует, что начинает краснеть:

— О! О да, неплохо, спасибо. Уже лучше.

Свен протягивает Лив кофе, задерживая на ней взгляд чуть дольше, чем надо. Потом под мягкое поскрипывание кресла садится.

— Ты должна простить Кристен. Иногда ее заносит. Я ей прямо сказал, что считаю того парня идиотом.

— Боже! — растерянно моргает Лив. — Неужели было так заметно?

— Только не для Кристен. Она даже не знает, что вирус Эбола не лечится хирургическим путем, — говорит Свен и, услышав, как ахнула Лив, снимает очки и с улыбкой добавляет: — Не бери в голову. Роджер Фолдс — настоящий осел. Хотя в любом случае было приятно лишний раз с тобой повидаться. Правда-правда. Ты должна чаще выходить в люди.

— Хм, что я недавно и сделала.

Она снова краснеет, подумав о ночи, проведенной в доме Пола Маккаферти. Лив вдруг обнаруживает, что воспоминания о том дне засели в ней, точно заноза, и она вольно или невольно постоянно к ним возвращается. Что заставило ее себя так вести? Что он о ней подумал? А тот поцелуй до сих пор вызывает у нее дрожь. И, холодея от стыда, она все еще ощущает его на своих губах. Словно какая-то частица ее души начинает возрождаться к жизни.

— Итак, как дела с Голдштейном?

— Мы пока не слишком продвинулись. У нас проблемы с новыми строительными правилами, но мы их решаем. В любом случае Голдштейны счастливы.

— У тебя есть фотографии?

Голдштейн-билдинг был для Дэвида проектом мечты: просторное здание из органического стекла, растянувшееся вокруг площади на окраине города. Он работал над ним последние два года их семейной жизни, в течение которых уговаривал состоятельных братьев Голдштейнов принять его смелое решение и позволить ему создать нечто отличное от приевшихся угловатых бетонных замков. Но Дэвид умер, не успев реализовать задуманное. Свен продолжил работу над проектом, провел все стадии проектирования и теперь приступил к возведению здания. Здесь, правда, возник ряд трудностей: задержки поставок из Китая, низкое качество стекла, проблемы с фундаментом, не подходящим для лондонской глинистой почвы. И сейчас общий вид здания наконец начинает вырисовываться: стеклянные панели блестят на солнце, напоминая свернувшуюся кольцами гигантскую змею.

Свен роется в лежащих на столе бумагах, находит фотографию и протягивает ее Лив. Она видит окруженную синим строительным забором гигантскую конструкцию, в которой даже в таком виде можно безошибочно узнать творение Дэвида.

— Это будет нечто потрясающее, — не в силах сдержать улыбку, говорит она.

— Я собирался тебе сказать, что они согласились установить в память Дэвида мемориальную доску.

— Неужели? — От волнения ей становится трудно дышать.

— Да, на прошлой неделе Джерри Голдштейн сообщил мне, что они хотели бы так или иначе почтить память Дэвида. Они сохранили о нем самые теплые воспоминания.

— Это было бы… замечательно, — отвечает Лив, пытаясь до конца осознать слова Свена.

— Я тоже так думаю. Ты придешь на открытие?

— С большим удовольствием.

— Прекрасно. А как вообще дела?

Лив медленно потягивает кофе. Ей, как всегда, неудобно обсуждать со Свеном свою личную жизнь. Не хочется разочаровывать его отсутствием в ней значительных событий.

— Ну, я, кажется, приобрела соседку по квартире. Что весьма… интересно. Продолжаю бегать. Относительно работы пока тишина.

— И насколько все плохо?

— Думаю, на потогонном производстве в Бангладеш я точно зарабатывала бы больше.

— А тебе не приходило в голову… что, может, пора заняться чем-то другим?

— Я не слишком гожусь для чего-то другого.

Она уже давным-давно поняла, что сделала ошибку, бросив после замужества работу, чтобы везде сопровождать Дэвида. Пока ее друзья делали карьеру, просиживая по двенадцать часов в день в офисах, она путешествовала вместе с мужем в Париж, Сидней, Барселону. Он не хотел, чтобы она работала. Ведь было глупо так надолго расставаться. А после она уже потеряла квалификацию и не могла ничем таким заниматься.

— В прошлом году мне пришлось заложить дом. И теперь мне не справиться с платежами, — выпаливает она, словно грешница на исповеди.

Однако Свена ее слова, похоже, не слишком удивляют.

— Знаешь… если ты захочешь продать дом, я легко найду тебе покупателя.

— Продать?

— Дом слишком велик для одного человека. И… ну я не знаю. Понимаешь, Лив, там ты живешь слишком изолированно. Конечно, когда-то этот дом помог Дэвиду попробовать свои силы. Более того, стал чудесным убежищем для вас двоих. Но не кажется ли тебе, что пора снова окунуться в гущу событий? Поселиться в более подходящем для жизни месте? Найти хорошенькую квартирку где-нибудь в центре Ноттинг-Хилла или, быть может, Клеркенвелла?

— Я не могу продать дом Дэвида.

— Почему нет?

— Потому что это неправильно.

Он решает не говорить очевидные вещи. Да в этом и нет особой нужды: по тому, как он откидывается в кресле и поджимает губы, все и так совершенно понятно.

— Ладно, — наклоняется он поближе к Лив. — Я просто предлагаю хороший вариант.

В окне за его спиной видно, как огромный кран, словно разрезая небо пополам, поднимает огромные железные балки, чтобы потом опустить их на зияющую пустотами крышу строящегося дома напротив. Когда пять лет назад архитектурное бюро «Солберг-Халстон» переехало сюда, из окна виднелись только ветхие лавчонки: букмекерская контора, прачечная, комиссионный магазин, — с побуревшими кирпичными стенами и годами не мытыми окнами с въевшейся в стекла свинцовой пылью. Сейчас на их месте котлован. Возможно, когда она в следующий раз сюда приедет, здесь все изменится до неузнаваемости.