— Дело, Петрик обстоит так. Хочешь ты или не хочешь, но в баню переселиться должен; если ты этого не сделаешь добровольно, то мы тебя свяжем как ребенка, сами перенесем все твои вещи в баню и тебя туда перенесем. Ты должен понять, что иного выхода для тебя нет.

Повидимому, он понял неизбежность переселения и согласился. Мы ему артелью помогли, и 3 октября 1930 года баня превратилась в бедлам.

Первые дни пребывания Петрика в бане нас всех искренно порадовали. Нам казалось, что сам факт переселения в баню оздоровил его психику. С первых же дней он проявил бурную хозяйственную деятельность, направленную на оборудование жилья согласно его вкусам. Он целыми днями копался или в самой бане, или вокруг бани, улучшая свое жилье. Он обратился ко мне с просьбой выдать ему несколько мешков для того, чтобы обить тамбур, имевшийся там.

— А зачем ты хочешь обить тамбур мешками?

— Там больно много дырок и щелей в стенках. Как только снег начнет мести, весь тамбур забьет.

Я приказал Павлову выдать ему с десяток мешков и гвоздей.

Каменку, с моего разрешения, он разобрал и взамен ее сложил хорошую плиту. Ему дали необходимый материал: комфорки, дверцы; согнули из жести духовку, помогли сделать трубы. Получилась очень хорошая маленькая плитка, которая давала достаточно тепла. В ней можно было печь хлеб, готовить еду. На протяжении последующих двух лет, когда Петрик топил ее, у него даже в самые морозы и самые ветреные дни всегда было достаточно тепло, даже жарко.

Но это улучшение в его состоянии было, к сожалению, временным. Пока он занимался хозяйственной деятельностью, прошел весь октябрь. Наступили ноябрьские темные дни, а затем солнце перестало показываться на горизонте. Тогда в состоянии Петрика наступило резкое ухудшение, которое мы все почувствовали на себе. Значительную часть Большой ночи Петрик погружен был в буйно-бредовое или сумеречно-подавленное состояние.

Живя первый год на острове Врангеля, мы привыкли не запирать жилья. Воров на острове нет. Наоборот, если оставляешь что-либо в тундре и хочешь сохранить, так клади, чтобы было заметнее, тогда никто не возьмет. Двери в жилье, как наружные, так и внутренние, обычно не запирались, да и запоров они не имели еще со времен Ушакова. И пока мы не начали постоянно держать двери на-запоре, больной очень часто навещал жильцов старого и нового домов.

Бред больного концентрировался поочереди на всех зимовщиках. Он по временам чувствовал особенное озлобление и ненависть к тому или иному зимовщику; через некоторое время злоба переходила в дружбу. Но чаще всего бред больного сосредоточивался на мне и Власовой, и в отношении нас у Петрика не наступало моментов дружеского расположения.

Из наблюдений врача и его записей мы довольно ясно представляли себе состояние Петрика. Поэтому мы опасались, что Петрик будет покушаться на Власову, как на единственную европейскую женщину, жившую на острове.

Я предупредил всех зимовщиков, чтобы они никогда не пытались шутя напугать Власову. Она по близорукости могла принять «шутника» за сумасшедшего повара и, в целях самозащиты, подстрелить его.

Галлюцинации Петрика не всегда сопровождались только речевым возбуждением — в конце концов наименее опасным для зимовщиков. Очень часто он буйствовал.

Однажды я, врач и Павлов находились в кухне, обсуждая какие-то вопросы. В этот момент в кухню вошел Петрик. Он был, на первый взгляд, настроен мирно. Я обратился к нему с вопросом:

— Ну как, Петрик? — Он ответил — «ничего» и подошел вплотную к столу.

Доктор спрашивает:

— Петрик, тебе нужно что-нибудь или ты просто так пришел?

Вместо ответа последовала буйная вспышка ругани. Я пытался успокоить его, сказав, что в наших вопросах ничего нет предосудительного, мы хотим помочь ему. Но это его не успокоило, — наоборот, еще больше возбудило. Он схватил стул, взмахнул им над головой, намереваясь ударить кого-то из нас. Над столом висела большая керосиновая лампа. Она висела очень низко, и я боялся, как бы Петрик не зацепил ее и не натворил пожара.

Наше молчание и спокойствие, как видно, удержали его, и он через некоторое время опустил стул.

Врач, желая его увести из дома, опять начал с ним разговор. Я тоже старался уговорить его уйти, но это привело к новой вспышке. Он схватил за горлышко большую бутыль с керосином и так быстро взмахнул ею, что из бутылки не вылилось ни капли керосина. Но и в этот раз он не бросил бутылку, а, подержав некоторое время, поставил ее на место. Через некоторое время, ругаясь, он ушел из дома, пообещав «свести с нами счеты».

Очень часто, особенно в темную пору, Петрик, страдая бессонницей, выходил из бани и бродил по территории фактории. Он иногда спускал с привязи собак, а однажды, затащив собаку из моей упряжки к себе в баню, пытался ее повесить. Только появление в этот момент врача помешало ему расправиться с животным.

Однажды он пришел в дом рации, разбудил радистов и Званцева и просил помочь ему прогнать «невесту».

— Приходит каждую ночь, лезет, спать не дает, говорит — «я невеста». Летает под окнами и поет.