У нас была довольно сносная радиобиблиотека. В ней не было, правда, последних новинок, но все необходимое для элементарного радиолюбительства там было. И вот засел я за эту литературу и начал упорно грызть немолодыми уже зубами «гранит» радионауки. В процессе учебы, чтобы перебросить электромагнитный мост с острова на материк, я занялся «монтажем» радиоприемного устройства. Перетащил с радиостанции приемник, усилитель, собрал все это; поставили у нашего дома мачты: одну взгромоздили на крышу тамбура, другую поставили невдалеке от дома, натянули антенну, все честь-честью. Нужно было заземление. Но устроить заземление в мерзлоте — дело нелегкое. Даже в разгаре лета почва на острове Врангеля не оттаивает больше чем на полметра — это в лучшем случае. К тому времени, когда мы начали заниматься установкой радиоприемной аппаратуры, в октябре месяце, — земля уже промерзла, и даже этого оттаявшего полуметрового слоя не было.

Пробовали кайлить, но успехи были мизерны. Решили попытаться оттаять почву. Но у нас не было угля или дров, а был только бензин и сравнительно небольшое количество керосина, который всячески нужно было беречь. У нас была большая паяльная лампа, служившая для обжигания почвы, в целях ее обеззараживания в зверопитомниках. Вот эту паяльную лампу с громадной горелкой на гибком каучуковом шланге я и решил применить для оттаивания почвы. Кстати сказать, это была первая проба лампы, — до того мы ни разу ее не зажигали.

Налили в резервуар керосина, истратили 300 кубиков спирта, чтобы нагреть горелку, накачали в резервуар достаточно воздуха и пустили газ. Горелка ревела так, как будто в непосредственной близости работал мотор самолета. Эскимосы, жившие в палатках в нескольких стах метрах от места работы, выскочили из жилищ, испуганные шумом. Пламя, чуть ли не в метр длины, создавало вокруг много тепла, но тем не менее для оттаивания почвы лампа была непригодна. Огонь, направленный на нужное место, раскалял докрасна камни, и они с треском лопались, а грунт оттаивал максимум на сантиметр, земля быстро превращалась в грязь, вода закипала и выпаривалась, а под этим слоем была мерзлота.

После двух десятков минут работы лампы мы начинали кайлить, но через 3—4 сантиметра встречались с такой твердой мерзлотой, как будто бы лампа здесь вовсе не работала. Очевидно, нужно было сжечь целую бочку керосина, — литров этак 300—400, — для того чтобы оттаять почву на нужную для заземления глубину. Мы не могли позволить себе такой «роскоши», и я отказался от мысли выкопать котлован для заземления.

Знающий радист, может быть, с самого начала не стал бы этого делать, но мы брели ощупью. Не сразу мы пришли к заключению о невозможности устроить заземление. Только потом его заменили противовесом из протянутой на потолке веером звонковой проволоки.

Но вот все устроено: и мачты поставлены, и антенна подвешена, противовес на месте, смонтированы приемник и усилитель. Нехватало «пустяка»: энергии, чтобы питать лампы приемника и усилителя. Ко времени ухода «Литке» на остров Врангеля на материке не было аккумуляторов, и поэтому Управление связи снабдило нас материалом для монтажа батарей из медно-цинковых элементов типа Мейдингера. На радиостанции для питания анода приемника в течение трех лет пользовались небольшой батареей в 40—50 банок.

Я решил собрать батарею из этих элементов и за счет ее питать приемную установку. В общей сложности, я собрал батарею из 90 банок, так что питание анода было обеспечено.

Аккумуляторы накала, бывшие на рации, были заряжены, и поэтому мы могли, как только собрали батарею Мейдингера, опробовать приемник и узнать, работает он или нет. Приемник работал. Задача, казалось, была разрешена, однако… несмотря на то, что приемник работал еще много дней, мы не слышали ничего, кроме множества телеграфных станций. Они пищали как комары и хрюкали как свиньи на разные лады, с различной силой. То их тончайший звук еле улавливался ухом, то громкие точка и тире били в ухо как молоток. Но нам от этого было не легче. Принимать телеграфную передачу никто из нас не мог.

Радиостанции работали с предельной быстротой, и научиться принимать их сигналы нечего было и думать. Все свободное время я сидел за приемником и искал Хабаровскую широковещательную. Никто из нас не знал ни ее позывных, ни времени работы, — мы знали только, что она работает на волне 70 метров. Каждый день в определенное время я садился за приемник и вслепую шарил по эфиру и ждал, не натолкнусь ли случайно на широковещательную станцию, на человеческую речь. Ее мы услышали сравнительно быстро, но это была непонятная для нас английская и японская речь; а так хотелось нашей родной, понятной! Сидя у приемника, мы напоминали новорожденных котят, которые слепо тычутся в разные стороны, чувствуют, что родительница где-то здесь, а где именно, найти не могут. Мы хорошо знали, что Хабаровск «где-то здесь», «рядом», но найти его долго не могли.

Однажды, как обычно, я сидел с наушниками у приемника, а Власова и Павлов сидели тут же и почти не дышали, чтобы не мешать мне. Я же, как кудесник, вращал ручки приемника и вслушивался до боли в ушах. Эфир жил своей жизнью и вопил на все лады точками и тире телеграфа. Но вот в ухо ударило что-то знакомое, и я чуть не закричал. Я услышал речь, родную, членораздельную, живую человеческую речь.

— Нашел, — сообщил я, но мне не поверили. Пришлось дать телефон поочереди Власовой и Павлову.