Он возмутился:

— Уж не считаешь ли ты меня молокососом, который коллекционирует трупы? Когда я увидел, что толпа вот-вот разорвет их, мы их освободили. С перепугу они во всем сознались.

Во рту у меня сразу же пересохло, и я с трудом спросил:

— Что же с ними сделали?

— Передали в полицию с одним экземпляром протокола. Не бойся, рано или поздно мы доберемся и до тех, кто выведет нас на красных агентов, работающих в странах свободного мира.

Такое обещание меня нисколько не воодушевило. Пока что я мог только беспомощно смотреть, как эти молодчики охотились за людьми, и любое мое возражение или несогласие с ними могло вызвать у них подозрение. Это были для меня мучительные недели.

За короткое время я еще больше укрепил свои связи со «штабом» Янковича. Со мной советовались относительно возможности открыть «ворота» в границе, интересовались моим мнением о том или ином эмигранте. Постепенно мне стал ясен размах планируемой «штабом» диверсионно-подрывной работы. Я с ужасом убедился, что Янкович не врал мне относительно того, что подготовка к новому мятежу идет полным ходом.

Вскоре мне предоставилась возможность встретиться с приехавшим из Базеля Кальманом Селлем, избранным секретарем молодежной организации «Студенческая помощь». Задав по несколько искусно завуалированных вопросов Сенткути, Шипошу, Кочишу, Селлю, я получил ответы, из которых смог составить общую картину: ЦРУ извлекло уроки из своих прежних неудач. Теперь же оно намеревалось вооружить участников нового мятежа, приуроченного к мартовским дням, самым современным оружием. И мозговой центр этого мятежа находился в ЦРУ, а базой и прикрытием являлась организация «Студенческая помощь». Исполнение же возлагалось на Белу Кирая, Янковича, его друзей и на членов кружка «Корвин».

Удалось мне узнать и то, что для установления связей и руководства началом мятежа на родине был назначен Петер Ковач, настоящая его фамилия — Реннер.

Моя неуверенность росла. Я не мог передать в Центр самые ценные сведения, которые были важны для органов государственной безопасности ВНР. Две мои попытки связаться с Центром остались безрезультатными, хотя я действовал с соблюдением самых строгих мер предосторожности.

«Бездеятельным я быть не могу, не имею права!» — мысленно убеждал я себя.

Тогда я решил, что если не свяжусь с Центром во время третьей попытки, то сам поеду на родину. Правда, я не знал, сохранились ли «ворота», через которые я пересек государственную границу год назад. Приходилось считаться с новым порядком охраны границы, который был мне незнаком. В то же время я не мог найти причину, почему Центр не отвечал мне. Требовалось срочно принять решение, и, хотя риск был велик, игра стоила свеч.

Как же я обрадовался, когда после третьей попытки вышел на долгожданную связь! И вот я с глазу на глаз сижу с руководителем нашей службы. Первые минуты ни один из нас не может говорить. Мы только молча смотрим друг на друга. Смотрим и улыбаемся. Два человека, которые снова встретились после такого страшного периода.

— Многие наши погибли, — проговорил он, став серьезным, а потом, выслушав меня, долго молчал. Я не мешал ему, понимая, что в эти минуты он обдумывал что-то важное.

— А ты уверен в том, что говоришь? — наконец спросил он.

Я нисколько не обиделся. Ведь известие о том, что разбитая контрреволюция вновь поднимает голову, на самом деле казалось невероятным.

— Я располагаю фамилиями, данными.

Он вздохнул и сгорбился. Лицо его мгновенно постарело. Я смотрел на него и думал о том, сколько опасностей повидал этот человек на своем веку и какая ответственность лежит на его плечах.

Мне стало стыдно, что я в течение нескольких недель иногда испытывал, что скрывать, чувство страха, а то и ужаса. Я так углубился в свои мысли, что не заметил его внимательного взгляда, устремленного на меня, о невольно вздрогнул от звука его голоса.

— Ты сейчас, наверное, думаешь о том, что наше положение было не на много опаснее твоего, не так ли? — спросил он.

— Не совсем так, — ответил я и рассказал ему о том, какие страхи пережил.

— Смелость заключается отнюдь не в отсутствии страха, — заговорил он так тихо, что мне пришлось напрягать слух, чтобы разобрать все слова. — Я думаю, что делать свою работу, пусть даже испытывая страх, — великое дело. На Западе тебя поджидает множество других опасностей. Я не спрашиваю тебя о том, готов ли ты работать и дальше. Твое сегодняшнее донесение и вся проделанная работа говорят сами за себя. Могу лишь одним порадовать тебя — компрометирующие тебя документы не попали в чужие руки, ни один из наших сотрудников из числа тех, кому пришлось погибнуть, не стал предателем.

Это известие я действительно воспринял с радостью, так как теперь был спокоен за то, что мои противники не нанесут мне удар в спину. А это очень важно.

— Ну так вернемся к МОНу, так, кажется, звучит это сокращение, которым пользуются мятежники?

— Да, так. Оно означает — «В марте опять начнем».

— Словом, они снова попытаются пустить в ход автоматические карабины, противотанковые гранаты и бесшумные пистолеты…

Он не спрашивал, а как бы вслух мыслил, а под конец разговора задал мне вопрос:

— А когда этот Реннер начнет действовать?

— Точно не знаю, но, видимо, в течение ближайшей недели.

— Ну что ж, пусть пожалует! Мы будем ждать!

Приведу лишь небольшой отрывок из показаний Реннера (он же Ковач), арестованного в Венгрии.