— Я не позволю говорить со мной в таком тоне! И сейчас же напишу жалобу на вас, господин инспектор, и не кому-нибудь, а вашему министру!

Инспектор опешил. Возможно, такого с ним никогда прежде не было. Он открыл было рот, потом быстро закрыл его, вновь повторил эту операцию, ловя воздух, как выброшенная на берег рыба. А я между тем продолжал свою контратаку:

— Вы признали меня политическим беженцем, предоставили мне право убежища согласно предписаниям Женевской конвенции! А теперь вы их сами же и нарушаете?! Мое положение определяется международным правом!

Инспектор перестал ловить ртом воздух и сник. Теперь он сидел в своем кресле красный как вареный рак, с надувшимися на шее венами. Казалось, он вот-вот лопнет от злости, но ему все же удалось овладеть собой.

— Наше решение мы можем и отменить, — тихо произнес он.

— Можете, — опять перенимая его манеру, согласился я. — Но только в том случае, если докажете, что я не имею права на статус политэмигранта!

— Вот об этом-то и пойдет сейчас речь. В отношении вашей личности возникли серьезные сомнения…

Не представляю, как мне тогда удалось сохранить спокойствие или, точнее выражаясь, видимость спокойствия. Мне стало невыносимо жарко, и я испугался, что на лбу у меня выступит пот. От зорких глаз моего собеседника наверняка не укрылось бы мое волнение, а этого допускать было нельзя.

— Могу я узнать причину ваших сомнений?

Голос мой не дрожал, хотя и сел немного, это я помню твердо.

Инспектор немного пожевал губами, а потом ответил:

— Вы в своих показаниях ссылались на такие факты в вашей биографии и такие контакты, которые проверить и подтвердить невозможно. За короткое время в среде ваших эмигрантов вам уже удалось приобрести известный авторитет. Возникло подозрение, что вы вовсе не тот, за кого себя выдаете.

Я с облегчением вздохнул. Еще не зная, откуда дует ветер, я уже был убежден, что речь идет не о деконспирации или серьезной ошибке, которую я где-то мог допустить.

Без лишних объяснений я вынул бумажник, достал оттуда аккуратно сложенное письмо с американским штемпелем на конверте и протянул его инспектору. Как вовремя оно пришло!

Инспектор осторожно взял бумагу и внимательно ее прочитал. Атмосфера мгновенно переменилась. Вместо допроса последовало приглашение на обед в один из лучших ресторанов Эйзенштадта. Разговор вновь стал дружелюбным и предупредительным, как когда-то, от официальности не осталось и следа. Инспектор в порыве откровенности даже поведал мне о том, кто состряпал на меня гнусный донос, и не на шутку сердился, что его так подло обманули. Доносчиком оказался Пал Ментеш, тот самый отпрыск рода Эстерхази, который прибыл в Эйзенштадт, а потом в Вену почти одновременно со мной.

Так или иначе, случай был неприятный и наводил на размышления. Вернувшись в Вену, я вышел на связь с Будапештом. Директива была короткой: предпринять самые решительные шаги для укрепления моей репутации.

Естественно, первым делом я отправился в венское бюро радиостанции «Свободная Европа». Мне удалось убедить мистера Хилла в том, что в интересах эффективности пропаганды очень важно с первых же минут после перехода государственной границы дать венгерским беженцам, которых прибывало все больше, почувствовать покровительство и поддержку «Свободной Европы». Главным аргументом моего «конструктивного» предложения было то, что австрийские власти согласно принятому закону сажают беглецов в каталажку и держат их там по восемь-девять дней для проверки в почти тюремных условиях.

Американец тотчас уразумел полезность моего предложения, дал мне машину, приказал закупить предметы гигиены, кое-что из белья, несколько ящиков апельсинов и отправил все это в Эйзенштадт, командировав меня и Габора Тормаи в качестве сопровождающих.

Вскоре, однако, мистера Хилла сменил другой чиновник, и после этого представители радиостанции «Свободная Европа» ни в Вене, ни в главном своем гнезде в Мюнхене не удосужились послать бедным эмигрантам даже книжек для чтения.

Кстати, командировка в Эйзенштадт окончательно закрепила мой авторитет в глазах контрразведчиков из местного управления жандармерии.

Ференц Надь в своем письме назвал мне два адреса, рекомендовав обратиться от его имени к двум влиятельным персонам — Аурелю Абрани, американскому журналисту, и мистеру Фаусту, директору венского филиала «Интернэшнл Рескью комити» — американской благотворительной организации по оказанию помощи эмигрантам.

Первый визит я нанес мистеру Фаусту. Полученные от него в довольно значительном количестве пакеты с продовольствием я отвез и распределил между венгерскими, чехословацкими и югославскими беженцами в лагере на Хайдештрассе, чем окончательно завоевал симпатию обитателей бараков за колючей проволокой. Так я поступал еще несколько раз, и с не меньшим успехом.

Нужно сказать, что делал я это от чистого сердца, ведь в большинстве случаев в этот лагерь попадали невежественные люди, сбитые с толку провокационной западной пропагандой. В то же время материальная помощь несчастным входила и в мои планы. Обездоленные люди, получающие помощь из моих рук, создавали для меня, так сказать, базу, которой не располагал ни один из эмигрантских политиков. До сих пор никто из них не обращал внимания на несчастных беженцев, их просто игнорировали, а когда наконец стало ясно, что эта масса бедняков представляет собой немалую силу, было уже поздно — обездоленные были полностью на моей стороне.