Неосознанно ища защиты, Миль взялась за бабушкину ладонь, и бабушка сейчас же взглянула на неё:

— Что, солнышко?

Миль бросила взгляды по сторонам — но тёмные фигуры уже пропали из виду. Миль беспомощно посмотрела бабуле в лицо и развела ладошками. Что делать, бабуля их не заметила, но хорошо уже и то, что ОНИ бабулю опасаются. А её, Миль, кажется, не очень. Вот, опять сквозь толпу пробиваются, сплетаясь, их… эти… В одной взрослой книжке, которую Миль как-то пробовала читать, ей встретилось выражение «грязные поползновения». Книжка оказалась непонятной, и Миль её так и не прочитала, но выражение запомнилось, так вот оно очень подходило к этому извивающемуся безобразию.

Которое, кстати, как Миль ни жалась к бабуле, уже подобралось настолько близко, что, того и гляди, дотянется… Бабуля споткнулась, потому что Миль совсем заступила ей дорогу, и удивилась:

— Миль, ты что?! — глянула туда, куда следовало, и наконец-то увидела. Поставила сумку. Упёрлась руками в бока и зловеще протянула: — Та-ак…

Но тут уже Миль не вытерпела, зажмурилась и беззвучно ЗАКРИЧАЛА. А когда умолкла и открыла глаза, никаких «поползновений» не осталось. И людей поблизости не наблюдалось. Ни в тёмных, ни в цветных одеждах. Только бабушка стояла очень бледная даже в свете фонарей и держалась за голову.

— Домой. Быстро.

Бабуля ухватила одной рукой сумку, другой — внучку. И они оказались дома так быстро, как только сумели. Прямо в прихожей, побросав всё, бабушка потребовала:

— Ну? Что это было?

Миль выпросталась из её хватки — потому что бабушка крепко держала Миль за плечи — принесла большой альбом и принялась набрасывать то, что видела. И подписала: «Было страшно и противно, ты их не видела, а потом я крикнула. Тебе плохо?» Бабушка всё ещё была бледна и, видимо, расстроена. Рисунок ей, похоже, не понравился. Миль сбегала за водой и аптечкой, и только тогда бабушка улыбнулась. Проглотила какую-то таблетку, попила водички и стала снимать пальто, туфли…

Миль стояла рядом и вопросительно глядела на неё. Поняв, что просто так внучка не отстанет, Мария Семёновна вздохнула и сказала:

— Мне уже лучше, лучше. Спасибо. Давай раздевайся, руки мой.

Весь вечер бабушка старательно не замечала вопрошающих взглядов внучки. Но перед сном Миль сунула ей под нос свой блокнот с вопросами.

— Ого, — усмехнулась Мария Семёновна. — Целый список. Ну, слышала я твой крик. Ещё бы. Да, голова у меня разболелась от него — ты же кричала ВО ВСЕ стороны. А я ведь тебя предупреждала — поосторожнее. И, кстати, я опять тебя прикрыла, будут думать, что это я на них так наорала. Значит, ТЕБЯ они по-прежнему не опасаются… С одной стороны — хорошо, решат, что ты — обычная. С другой стороны — могут устроить ещё одну проверку. Они упёртые.

И неожиданно наклонилась к Миль и закричала шёпотом ей в лицо:

— Надеюсь, теперь ты будешь осторожной?! Хочешь, чтобы нас разлучили?!

Это было так дико, что Миль отшатнулась и… выпала из событий. Она провалилась в складку угла прихожей спиной вперёд и продолжала пятиться, пятиться… Конечно, это был «кармашек». Из далёкого далека эхом доносился встревоженный голос бабушки, но Миль оставалась в «кармашке», она должна была сперва прийти в себя. Слишком много страшного. Люди-тени, люди-силуэты, тёмные на тёмном, их наглые прикосновения. Панический бабушкин шёпот… Миль бродила по пустому «кармашку» — он походил на покинутую детскую: разбросанные листки с рисунками, игрушки, фантики. Откуда-то сверху падал луч с пляшущими в нём пылинками. Слышалось неспешное тиканье невидимых ходиков. Тишина и покой. Время текло медленно, сонно.

Миль опустилась на тёплый пол. А что, собственно, произошло? От людей-теней, с которыми бабушка, похоже, хорошо знакома, они отбились, и, кажется, не впервые: если во время болезни всё это ещё можно было списать на бред, то сегодня — фигушки. Да и эти ползучие лоскуты подозрительно похожи на что-то такое, летающее… в тот вечер, когда пострадала Анна, они сидели в кустах до последнего — ну точно, подслушивали-подсматривали. И потом, в подъезде, не они ль мелькали? В общем, решила Миль, сегодня бабушка не отвертится. Если, конечно, не хочет, чтобы внучка попадалась на чьи-то провокации.

Ходики всё тикали где-то, баюкая застывшее время. Миль встала, расправила затёкшие от долгого сидения ноги, и пошла к выходу, словно по бегущей дорожке. Вот стал слышен бабушкин голос… Вот уже виден свет, что падает из их прихожей…

Когда Миль покинула «кармашек», бабушка даже соскучиться не успела.

Миг — и Миль стоит перед бабушкой и смотрит снизу вверх, как всегда. От неожиданности женщина резко захлопнула рот и отступила на шаг. Целую минуту они смотрели друг на друга. Бабушка нарушила паузу первой — кивнула в сторону кухни:

— Поговорим?

Отчего же не поговорить. Следом за бабушкой Миль проследовала в кухню, села напротив.

Мария Семёновна вглядывалась в знакомые, дорогие черты и чёрточки нежного детского лица, словно пытаясь разглядеть что-то особенное, лишнее, но личико было всё то же, вот только глаза — не так должны смотреть шестилетки. Такой взгляд в упор выдержит не всякий взрослый.

И Мария Семёновна смежила веки, но и сквозь опущенные веки чувствовала беспощадный, требовательный взор внучки — и признавала её право так смотреть. Она сходила в свою комнату, принесла оттуда пухлый, большой фотоальбом, посидела, держа его на коленях и глядя куда-то далеко. Потом положила его на стол, накрыв ладонями, и заговорила — негромко, часто останавливаясь…