Шрифт:
На войне еще больше окрепла простая человеческая дружба между поэтами уже давно не существовавшего объединения. Гитовичу, Шефнеру и Лифшицу повезло: им удалось раз или два встретиться. Остальные могли пожать руки друг другу с помощью полевой почты или, в лучшем случае, на газетной полосе. Жаль, что мало сохранилось писем, которыми обменивались тогда друзья. Аккуратнее других был в переписке Чивилихин. Нередко его письма были в стихах. Вот с некоторыми сокращениями одно из них. Оно адресовано Гитовичу и помечено 1 сентября 1944 года.
Дорогой и несравненный! Шлю привет Вам и поклон. Где Вас носит вихрь военный И легко ли носит он? …Я вчера глядел на карту, Поглядев, предположил: Может, Вы входили в Тарту, Где Языков милый жил, Где читал, тоску изгнанья Понимая и деля, Александровы посланья, Как король от короля? Может, в клубах дыма, пыли, С чуть поникшей головой Вы в Тригорское входили Вслед за ротой штурмовой? …О себе скажу не много. День мой — чем он знаменит?! Завела меня дорога На холодных скал гранит. Не в чести и не в опале. (Вспомнил, может быть, к добру: Мы в одной тарелке спали С Вами как-то на пиру) ……………… В мир гляжу спокойным взглядом В ясный день и в ночи мрак. Мы с Вадимом чуть не рядом, А не свидимся никак. Весть о нем одну имею: У него, — сказали мне, — Гимнастерка тяжелее Стала в правой стороне. Что еще о жизни нашей Мне поведать в этот час? Может быть, назвать Вас Сашей, «Ты» сказать Вам в первый раз? Скоро будем бородаты И солидны и умны, Вспомним: были мы когда-то Молодыми — до войны! Скоро юность, как подруга Давних дней, приснится нам: Будет поздно нам друг друга Называть по именам! …Что еще? Хоть мы далече И судьба не гладит нас, Я пишу: до скорой встречи! Да приидет встречи час! Труден срок, хоть и недолог. Пусть же в дни вражды земной Мимо Вас летит осколок, Пуля мчится стороной! Ни скорбен, ни мук, ни болей Пусть судьба Вам не сулит! Ваш как прежде Анатолий (Каково? Силен пиит?!).Час встречи все-таки пришел. Не все вернулись в родной город, иные остались на дорогах войны, в братских могилах. А те, кто уцелел, не были похожи на себя, довоенных. С войны возвратились солдаты, обожженные всеми ветрами, принесшие в вещевых мешках не только книги новых стихов, но и заповеди человеческих отношений, проверенные на поле боя. Об этом удивительно точно сказал Анатолий Чивилихин:
Мы любим труд и жизнь. Пристрастьям нет числа. Под небом родины, прекрасна и светла, Завидная нашлась любому доля Нас на пиру земном судьба не обнесла. Она бы обнесла, да не хозяйка боле. Здесь мы хозяева, мы, люди ремесла.Вчерашние солдаты, узнавшие почем фунт лиха, изведавшие радость победы, хотели жить лучше, чем жили до войны, писать о жизни ярче, суровей и честней.
И действительно, одна за другой к читателю шли книги поэтов-фронтовиков. Это было время удивительного взлета нашей поэзии, умножения ее рядов за счет вчерашних танкистов и летчиков, партизан и пехотинцев.
А. Чивилихин и А. Гитович. Волховский фронт, 1942
«Пиры в Армении»
Вместо двери в узкой щели, ведущей в землянку, висела обыкновенная плащ-палатка. С внешней стороны к ней был приклеен листок бумаги с надписью: «Корреспондентский пункт газеты „На страже Родины“».
Если войти в землянку и посидеть в ней минуту-другую, пока глаза не привыкнут к полутьме, на внутренней стороне двери можно заметить рисунок. Что-то очень знакомое, не раз виденное на фотографиях, ярлычках, картинах. Ну конечно же, гора Арарат!
Хозяином землянки был ленинградский критик Сократ Кара. Как и многие его друзья, в дни войны он стал военным корреспондентом и на Волховском фронте представлял газету ленинградских воинов.
Землянка, отведенная ему, была маленькой, плохо обжитой. Но кто в то время обращал внимание на удобства! Была бы крыша над головой, а если для нашего брата газетчика находилось и что-нибудь вроде стола, где можно положить блокнот да чистый лист бумаги, то ничего нам; пожалуй, и не надо было.
По соседству с Карой в таких же землянках поселились корреспонденты «Правды», «Известий», ТАСС. Так на околице деревушки Пустая Вишерка появилась небольшая колония журналистов.
Неподалеку от нее располагался фронтовой резерв командного состава. Сюда после госпиталя прибыл за назначением Александр Гитович.
В ожидании должности он дневал и ночевал в гостях у журналистов, а потом и вовсе переселился сюда, приняв предложение Кары разделить с ним кров и досуг.
Рисунок на двери появился после переселения Гитовича. Пустая Вишерка затерялась среди бесконечных волховских болот, и, наверное, поэтому Кара особенно часто вспоминал свои родные края и охотно рассказывал о них, в частности об Арарате.
Гитович, хотя и был страстным путешественником, не смог до войны побывать в Армении. И теперь в долгие зимние ночи рассказы Кары, чтение им вслух отрывков из «Давида Сасунского», стихов армянских классиков стали чем-то вроде путешествий по далекой республике. Армянский эпос, стихи мудрых поэтов, десятки то забавных, то грустных, то озорных историй, которых Кара знал великое множество, позволили Гитовичу получить представление об армянском народе, его культуре, традициях и обычаях. Он завел специальную тетрадь, в которую записывал отдельные строчки, присказки, байки, просто слова, чтобы сказать другу утром по-армянски «здравствуй», а вечером пожелать «доброй ночи».
Гитович обладал завидным уменьем понимать душу другого народа. Патриотизм и интернационализм были в нем всегда слитны. Это можно было заметить и в стихах о Киргизии, и в цикле стихов Анри Лякоста. Поэтому обращение его к Армении, при всей случайности непосредственного повода, не было чем-то из ряда вон выходящим.
Мать писала Каре: закопала в землю кувшин с вином. Он будет ждать возвращения сына с победой. Древний армянский обычай понравился Гитовичу. Он стал мечтать вслух сперва о том, чтобы испить из этого кувшина. Но потом появилась идея о гигантском застолье у подножья Арарата, всемирном пире поэтов, никогда не утрачивавших веры в торжество правды, в победу светлого и доброго над злом.