– Вы зациклились на публичных домах!
– не замолкал создатель психоанализа.
– Очевидно, это симптом импотенции...

– Скорее, признак безкультурья!
– заспорил Ницше со своим другом.

– Ложь! Я о культуре, особенно письменной, очень заботился!
– обиделся Мартин.
– Зимой 1941 г. я выступил с поистине новаторским предложением: заменить готический шрифт как негерманский, а скорее еврейский, на латинский (до этого в нашей нацистской среде считалось наоборот, то есть что готический шрифт – истинно германский, а латинский скорее еврейский).

– И почему Вашу идею не осуществили?
– философ проявил неподдельный интерес.

– Завистники, ретрограды...
– смущенно забормотал Борман.

– Дурацкое дело нехитрое!
– обличил его рейхсфюрер.
– Выяснилось, что смена шрифтов стала бы дорогостоящим предприятием, ибо она влекла за собой переоборудование всех типографий!

– Что-то вы, Гиммлер и Борман, теорией слишком увлеклись, - забеспокоился Гитлер.

– Практику я тоже не забросил!
– начал оправдываться Генрих.
– Я конечно, не бардаки имею ввиду! А, скажем, медицинские опыты на недолюдях в концлагерях! Их заражали гнойными инфекциями, замораживали живьем, «стерилизовали» смертельными дозами рентгена. Евреев и комиссаров сотнями тысяч депортировали в «лагеря смерти», а там эти «отходы», как мы их называли, гнали в газовые камеры. Черный тошнотворно-удушливый дым над лагерями – доказательство того, что крематории работали день и ночь! А в самом Рейхе мои подчиненные все более сурово расправлялись с паникерами, маловерами и предателями.

– Какая же ты жестокая сволочь!
– с отвращением выпалил Ельцин.

– Майн фюрер, защитите меня от клеветы этого унтерменша! Всем известно, что я – добрейший человек! Еще в студенческие годы я совершал весьма добродетельные поступки! Например, в Рождественские дни читал вслух слепому, испек старухе-пенсионерке пирог, участвовал в благотворительном концерте, сбор от которого пошел в пользу венских детей бедняков. Активно занимался «общественной работой» - посещал разного рода собрания, ибо был членом множества добровольных организаций: «Немецкого общества по выращиванию», «Немецкого экономического общества», «Объединения друзей гуманитарных гимназий», «Союза защиты «Свободы дороги», «Старобаварского союза», «Объединения фронтовиков Мюнхенского политехникума», «Секции альпийского союза», «Гимнастического общества Ландхут, основанного в XVIII веке», «Объединения офицеров бывшего Баварского полка». Ну, скажите же, наконец, обо мне доброе слово, майн фюрер!

– Если послушать многие высказывания рейхсфюрера СС, может показаться, что более мягкого, добросердечного, даже глубоко-сентиментального человека история не знала, - то ли подтвердил, то ли опроверг своего обер-палача Адольф.

– А вот послушайте Феликса Керстена, моего лейбмедика. Помните, Керстен, что я выговаривал Вам за пристрастие к охоте? «Ну как Вы можете получать удовольствие при том, когда Вы, господин Керстен, из засады стреляете в бедных зверей, которые пасутся у опушки леса, такие невинные, беззащитные и ничего не ведающие. Если говорить прямо, это настоящее убийство... Природа так прекрасна, и каждое животное имеет право на жизнь, в конце концов. Именно этой точкой зрения я особенно восхищаюсь у наших предков. Тогда и крысам и мышам по всей форме объявляли войну, требовали прекратить их позорные дела и покинуть определенную область в течение определенного срока, прежде чем начать против них войну на уничтожение. Это уважение к зверю вы найдете у всех германских народов. Меня просто поразило, когда я недавно услышал, что буддийские монахи, если они идут вечером по лесу, несут с собой колокольчик, чтобы звери, которых они могли бы раздавить, сумели бы вовремя уйти с дороги. У нас же каждую улитку затопчут, каждого червяка раздавят...»

– Насчёт охоты Вы совершенно правы, - поддержал Гиммлера фюрер.
– Я не раз упрекал Геринга: «Не пойму, как может человек вообще этим заниматься. Убивать зверей, если уж так необходимо, - это занятие для мясника. Но тратить на это деньги... Я понимаю, что должны быть охотники-профессионалы, чтобы отстреливать больную дичь. Будь это хоть чревато какой-нибудь опасностью, как в те времена, когда человек выходил на зверя с копьем. Но нынче, когда любой толстопузый может из надёжного укрытия прикончить бедного зверя... Охота и конские бега суть последние остатки умершего феодального мира».

– Непостижимым образом в Вас сочетаются стремление к сохранению червяков и букашек и страсть к безжалостному уничтожению миллионов людей, не только врагов - «неарийцев» (евреев и цыган), не только «низших рас» (славян), не только всех инакомыслящих – от коммунистов и социал-демократов до масонов, священников и адвентистов седьмого дня, но и соотечественников, - начал размышлять вслух Ницше.

– Голословное обвинение!
– вспыхнул фюрер.
– Гуманнее меня людей в природе не существует! «Я проехал в автомобиле два с половиной миллиона километров, ни разу не навредив ни одному единственному человеку! Мориса, моего водителя, я всегда заставлял ездить с умеренной скоростью, которая позволяет быстро остановить автомобиль в случае необходимости. Когда один из моих водителей наезжает на ребенка и при этом ссылается на то, что он давал сигнал, я говорю: «Да о чем вы говорите! Ребенок не думает, думать должны вы!» Я считаю недопустимым, когда автомобиль едет мимо стоящих на тротуаре людей прямо по лужам, так что брызги летят; особенно отвратительно, когда запачканными оказываются простые крестьяне в праздничной воскресной одежде!» И я рад, что мой друг и помощник Генрих разделяет мои гуманные взгляды!

– Вы Гиммлеру не особенно верьте!
– влез в разговор Геринг.
– Я на этого дохляка в пенсне целое досье собрал! Треть моих ребят из «Исследовательского центра», как я назвал свою техническую разведку, его телефон прослушивали. Он далеко не такой малахольный, каким пытается себя представить!

В начале 1919 года Гиммлер жил в Берлине с проституткой по имени Фрида Вагнер, которая была старше его на семь лет. Они снимали номер в подозрительном отельчике в бедняцком районе Моабит. 2 апреля 1919 года полицейский Франц Шторм сообщил, что соседи этой парочки жаловались на вечные скандалы. Гиммлер, писал в своем рапорте страж закона, живет на средства этой шлюхи, в чем и признался. Однако в начале 1920 года внезапно исчез – как раз тогда, когда Вагнер нашли мертвой. Полиция объявила розыск. Гиммлера обнаружили в Мюнхене и арестовали по подозрению в убийстве. 8 сентября его судили, однако из-за недостатка улик оправдали.

Затем он познакомился с изменником – капитаном Ремом, которого Вы, фюрер, приказали растрелять. Стал другом Хорста Весселя, сутенера и совершенно разложившегося субъекта, из которого Геббельс сделал национального героя.

Майн фюрер! Гиммлер – двоедушный человек, он стесняется порученного ему Вами дела. Среди тысяч его фотографий очень мало снимков на фоне созданных им и мною концлагерей. Не снимался он ни у рвов с трупами, ни у секретных зданий, где умерщвляли стариков и психически больных по программе «эвтаназии» - уничтожения «лишних ртов». А когда его в Белоруссии привезли посмотреть на расстрел – он едва в обморок не упал!