В ложнице было темно, только в углу горел огонек лампадки, но это позволяло Болеславу разглядеть восхитительное тело. Стараясь сдерживаться, он наклонился над своей не то женой, не то наложницей, провел кончиками пальцев по ее животу, потом по бедрам… Предслава попыталась натянуть одеяло обратно, но Болеслав не позволил. Теперь он обладал этим роскошным телом, и если днем ее глаза могли делать с ним все, что только захотели бы, то по ночам он будет хозяином! Он станет владеть этой восхитительной грудью, этими бедрами, этими ногами…

Размышляя так, Болеслав проводил рукой по телу женщины. Не в силах противиться его ласкам, Предслава выгнулась дугой, она чувствовала, что теряет всякую способность к сопротивлению. Напротив, хотелось, чтобы эти ласки продолжались!

Утром она не могла смотреть в глаза Анне и княгине Адиль. Казалось, что те не просто догадывались, что творилось на ложе ночью, но и слышали ее вскрики. Но женщинам было не до Предславы, те заботились о себе. Вернее, Анна словно впала в спячку, ей было все равно.

Занятая своими переживаниями, Предслава не сразу заметила ненормальное состояние княгини, а когда поняла, то испугалась. Но разговорить жену брата не удавалось, та замкнулась в себе. На все вопросы отвечала односложно: да, нет, не хочу. Анна не хотела ничего, ни есть, ни пить, ни даже спать, она часами молча сидела, уставившись в небольшое окно горницы, занятая своими думами.

Вообще-то Предслава ее понимала, о муже ничего не слышно, где он, что с ним? Старший сын уже взрослый, Агата живет далеко от матери… Никому Анна не нужна. Но и Предславе было немного не до родственницы, ту закружила собственная жизнь, да такая, что не сразу и опомнилась!

А когда опомнилась, оказалось поздно.

В Киеве творилось невообразимое, Анастас отдал Болеславу всю княжескую казну, которую должен был охранять, а тот щедрой рукой раздавал ее своим наемникам! То, что многие годы копили киевские князья, уплывало сквозь пальцы угров, печенегов, поляков… Святополк молча терпел, хотя тесть раздавал его казну!

Прошло совсем немного времени, и Болеслав стал замечать неладное – пропадали его люди! Ладно бы отряды, которые уходили по округе, тех, понятно, били местные в лесах. Но исчезали и дружинники польского короля в самом Киеве! Все меньше становилось желающих выходить из города, но и тем, кто был внутри, грозило что-то непонятное. Киевлянки хороши, они умели принарядиться и бойко стреляли глазками, привлекая мужчин. Когда этакая красотуля в красных сапожках на ловких ножках, толстой с руку косой и приятными выпуклостями грудей поворачивала лебединую шейку, поводила полным покатым плечиком и косила синим взглядом с лукавой усмешкой алых губ, дружинник терял способность сопротивляться и готов был идти за этими ножками куда угодно, покрывать эту шейку и губы поцелуями и тискать упругую грудь с вечера до самого рассвета, не говоря уже об остальном.

Шли, а уж целовали и тискали – неизвестно, потому как обратно не возвращались. Когда исчезли один-два, никто не обратил внимания, думали, что слишком загулял человек, не в состоянии уйти от красавицы, но потом стали пропадать по два-три охотника до женских прелестей в день. Но и тех, кто не страдал особой тягой к женским прелестям, тоже могла поджидать смерть на улицах города. То одного, то другого находили попросту прирезанным, как кабанчика к Рождеству! Вот тогда забеспокоился и король. Так можно оставить заметную часть войска не в бою, а по одному из-за хитрых киевлян. А остатки добьют на обратном пути, и получится, что он пришел в Киев, чтобы погубить свое войско? Для чего?

Вообще-то Болеслав помогал зятю и ради своей дочери Марины, которая сидела под замком, так же как сам Святополк до самой смерти князя Владимира, а потом исчезла неизвестно куда, и никто не мог сказать, где ее искать!

Наконец, Болеславу шепнули, что есть боярин, который знает, где Марина.

Боярин оказался не очень приятным, его глаза бегали по сторонам, не поднимаясь до уровня глаз того, с кем разговаривал, казалось, этот Путша что-то выискивает, вынюхивает, выглядывает. Чуть передернув плечами от омерзения, хотя привык ко всему и сам был способен обмануть кого угодно, польский король потребовал:

– Перестань елозить глазами по полу! Отвечай открыто: знаешь, где моя дочь?

Но боярин, видно, настолько привык не поднимать глаз, что подчинился лишь на мгновение. Сиротливо пожал плечами, скромно склонил голову в сторону, словно говоря, что он маленький человек, мало что знает… но ответил:

– Где она сама – не ведаю, но могу помочь узнать.

– Что хочешь за это?

– В Гнезно.

– Зачем? – изумился Болеслав, но тут же понял сам, усмехнулся: – Столько наследил в Киеве, что боишься плахи?

Путша заметно вздрогнул при словах о плахе, польский король, поняв, что угадал, расхохотался:

– Ладно, говори, чем можешь помочь, если и впрямь поможешь – заберу тебя с собой, не оставлю русам на растерзание.

И вдруг прищурил глаза:

– Много вас таких… предателей? Анастас вон, небось, тоже за мной поспешит, чтобы свои за казну не порешили, а?

С Путши за время разговора сошло семь потов, даже похудел. Сговорились на том, что он узнает о Марине и сообщит королю.

Бредя от Болеслава, Путша понял одно – возвращать княгиню Марину ее отцу никак нельзя. Разговор повернуло совсем не так, как он желал, дочь обязательно расскажет отцу обо всем, что с ней случилось, и тогда польский король свернет ему шею и без всяких палачей, собственными руками. Вспомнив его крепкие руки с рыжими волосками на толстых пальцах, Путша невольно вздрогнул, сомнений не оставалось – этот свернет!