Тварь на платформе стояла на месте, но не без движения: она поворачивала из стороны в сторону рогатую безликую голову, шевелила крыльями и медленно-медленно водила из стороны в сторону хвостом. Казалось, будто мверзь пребывает где-то под водой, и потоки шевелят его конечностями. Может, это течение существует, только течение не водное, а течение ауры зла и ужаса, которая витала вокруг этого существа?

Превозмогая тошноту, Дункель подошел чуть ближе. Как же он их ненавидел! Это была неконтролируемая, необъяснимая ненависть, таящаяся глубоко внутри его натуры. Так жертва ненавидит хищника – будь у газели такая возможность, она бы задрала насмерть всех волков, перегрызла шеи всем охотникам. Но при взгляде на массивные когти, кривые блестящие рога и мощный хвост детектив почувствовал что-то вроде уважения.

Мверзь повернулся в его сторону. Невозможно было прочесть выражение на голове, у которой нет лица, – нет глаз, нет носа, нет рта, – но Дункель нутром чувствовал, что его изучают, ощупывают невидимыми, неизвестными ему органами чувств.

С воем из туннеля выскочил поезд и, пшикая газами, с грохотом замер на месте. Платформу укутал густой запах соляры.

Детектив шагнул в вагон, двери с грохотом закрылись, и поезд тронулся. В голове у Джеремайи промелькнул образ шоггота, которого им как-то демонстрировали на учениях. На глазах у изумленных зрителей в вакуумной колбе бурлил сгусток мускулов. Мышечная масса, строение которой изумило биологическую элиту планеты. Шоггот. Существо без мозга, но обладающее зловещим, необъяснимым разумом, способным повелеть телу принять любую форму. И пускай Дункель терпеть не мог новомодный дизель, он был благодарен судьбе за то, что О’Двайр забраковал проект двигателей на шогготной тяге. Массивные фильтры пропускали вонь от отработанных газов, а работа мощных вытяжек добавляла к стоимости проезда несколько центов, но черт с ним. Заигрывание с мирным шогготом в тысячу раз опасней игр с мирным атомом.

Прежде чем поезд скрылся во мраке туннеля, в окне промелькнула одинокая фигура мверзя – казалось, подводное изваяние всё еще смотрело на Дункеля.

Низкое звучание густой басовой линии пронизало Джеремайю до мозга костей – плавные волны подымали в его нутре приятные волны, которые, словно гребенка, прочесывали его естество, поглаживая сами цепочки ДНК. Он сам порождал эти ощущения, пощипывая струны, прижимая их, отпуская, позволив свободно дребезжать над грифом контрабаса.

Публика в «Дохлом Джонни» собралась разнообразная. Кто-то пришел сюда, как обычно – выпить, покушать или просто пообщаться с друзьями. Но кое-кто пришел специально на «Шальную братву», и сейчас они подсели ближе, подошли к сцене или просто повернули головы к источнику звука – выступление началось.

К Дункелю присоединились его товарищи: Макс Базука, соло-гитара; Джонни Джем, ритм-гитара; Эдди Даммер, саксофон; Стив Кингпин, труба; Бенни Бонг, барабаны. Словно призраки, не издав ни звука, взяли они инструменты, заняли свои места и замерли, как статуи. Джеремайя закончил фирменное соло, и сдетонировала бомба под маркой «Шальная братва».

Впервые за три долгих дня утомительного расследования Дункель не думал о работе. Его мозг и тело полностью переключились на другую задачу – они растворились в мощном звуковом потоке, словно таблетка аспирина в стакане холодной воды. Когда они с ребятами играли, как большой музыкальный автомат из плоти, крови, дерева и пластика с железом, он чувствовал себя почти счастливым.

Стиви надул щеки, и труба зашлась визгом, улюлюканьем и плачем, которые передразнивали закольцованное, монотонное скрипение ритм-гитары. Эдди набрал воздуха в легкие, и он рванул вверх через трахею, ко рту и к мундштуку – оживший сакс заорал, перекрикивая Джонни и перебраниваясь со Стиви, впиваясь в мозг и требуя внимания только к себе, себе одному. Гитара Макса летала вокруг этой какофонии, подобно шершню, выискивая слабые места в стене звука и вгрызаясь в них с остервенением бешеной собаки. Бенни с Джерри были словно сторонними наблюдателями, а барабаны с басом – ареной для этой перебранки, срывающейся в дружные пляски на могилах предков и нападки на невинных слушателей, которые добровольно подвергали себя пытке авангардным джазом.

И вот, когда Джерри с улыбкой осматривал загипнотизированные лица толпы садо-мазохистов, собравшихся перед миниатюрной сценой, прожектор выхватил из полумрака молочно-белое лицо, от красоты которого у Джерри перехватило дыхание и он едва не сбился с ритма – Тура! Ее раскосые глаза смотрели прямо на него, она улыбалась и кивала головой в рваный такт их музыки. На ней были обтягивающие черные джинсы, тяжелые ботинки и черная майка; бедра плавно покачивались, волосы извивались шелковистыми змеями.

Концерт они отыграли, как обычно – как боги.

Ребята удалились за сцену. Оставив инструменты, они вернулсь в зал за обещанным Харпером, владельцем «Дохлого Джонни», угощением. Тура ждала его возле стойки.

– Сюрприз-сюрприз! – улыбнулся Дункель.

– Значит, слухи не врут, – ухмыльнулась в ответ Тура.

– Слухи?

– Да, я не один раз слышала, что наш бравый кретин играет в джаз-бэнде. Услышала с улицы вашу какофонию, решила заглянуть и узнать, в чем тут дело. К слову, такому тормозу, как ты, к лицу контрабас – такая же большая дура, как и ты, – она подмигнула.

– Думаю, нам полагается выпить за сплетников, – не растерялся Джерри.

Выпивка развязала языки им обоим, и несколько коктейлей спустя Джерри знал не только то, что Тура когда-то работала мверзким переводчиком в Сан-Франциско, но и то, каков на вкус ее остренький язычок. И никакого Лона Чейни. Они подкалывали друг друга, трепались обо всем на свете, ни о чем конкретно, просто отдыхали.

«Братва» рассредоточилась по бару, болтая с друзьями и молоденькими цыпочками, которые были не только смазливыми, но и неплохо разбирались в музыке. Вот только Эдди трепался с неприятного вида коротышкой: карлик показывал ему необычную флейту и поил темным вином из красивой резной бутылки цвета слоновой кости. Остальные же в основном употребляли писк сезона – виски «Дизельгайст».