Химериус восхищённо кивнул.

— Слушай, твоя подружка дело говорит.

— Не забывай, речь идёт о жизни и смерти, — сказала Лесли. — Думаешь, я соглашусь потерять свою лучшую подругу только потому, что она чуть-чуть пообнималась с каким-то типом и теперь не в состоянии включить логическое мышление?

— Золотые слова! — отозвался Химериус.

— Сейчас важно, чтобы ты прекратила реветь и сосредоточилась на том, что обнаружили Люси и Пол, — продолжала Лесли. — Если ты сегодня снова отправишься на элапсацию в 1956-ой, — а для этого тебе просто нужно попросить об этом мистера Джорджа — то постарайся поговорить с дедушкой с глазу на глаз. Что за идиотская идея — пойти в кафе! И на этот раз, уж пожалуйста, запиши всё, что он тебе скажет, слышишь меня? Особенно детали! — она вздохнула. — Ты уверена, что эта организация называлась «Флорентийский Альянс»? Ничего о таком не нашла. Нам во что бы то ни стало надо добраться до тайных записей, которые граф Сен-Жермен оставил хранителям. Вот если бы Химериус мог передвигать предметы! Тогда бы он просто прошёл сквозь стену, нашёл архив и всё там прочитал…

— Давай, скажи ещё, что я бесполезное создание, — обиженно сказал Химериус. — Мне понадобилось семьсот лет для того, чтобы привыкнуть к тому, что я больше не могу даже страницу книги перевернуть.

В дверь постучали, и в комнату заглянула Кэролайн.

— Ланч готов! Гвенни, вас с Шарлоттой заберут через час.

Я застонала.

— Что, и Шарлотту тоже?

— Да, так сказала тётя Гленда. «Несчастную Шарлотточку бессовестно используют для обучения одной безнадёжной ученицы», как-то так.

— Что-то мне расхотелось кушать, — пробормотала я.

— Мы сейчас спустимся, — сказала Лесли и ткнула меня под ребро. — Гвенни, а теперь соберись. Попозже можешь жалеть себя сколько хочешь. А сейчас тебе надо подкрепиться!

Я села на кровати и высморкалась.

— У меня сейчас не самое подходящее настроение для того, чтобы выслушивать язвительные замечания тёти Гленды.

— М-да, но в ближайшее время сильный характер тебе ой как пригодится, — Лесли потянула меня за руку. — Потренируйся на Шарлотте и твоей тётушке, это хорошее упражнение. Если ты выдержишь этот ланч, никакое суаре тебе уже не страшно!

— В крайнем случае, всегда можно сделать харакири, — усмехнулся Химериус.

Вместо приветствия мадам Россини притянула меня к своей пышной груди.

— Лебёдушка моя! Вот и ты, наконец! Ах, как же я по тебе соскучилась!

— И я по вам, — честно ответила я. Само присутствие мадам Россини с её невероятной сердечностью и французским акцентом («Лебёушка!» Слышал бы это Гидеон!) оживляло и успокаивало одновременно. Мадам Россини возвращала к жизни мою уязвлённую веру в собственные силы. — Ты будешь в восторге, когда увидишь, что я для тебя пошила. Джордано чуть не заплакал, когда я показала ему твои наряды.

— Охотно верю, — сказала я. Джордано наверняка плакал из-за того, что не может сам в них покрасоваться.

Хотя сегодня он отнёсся ко мне вполне по-человечески, и даже, можно сказать, проявил дружелюбие. Во-первых, потому что на этот раз я танцевала гораздо лучше, чем раньше, а во-вторых, благодаря постоянным подсказкам Химериуса, смогла правильно ответить на его допрос о том, какой лорд был сторонником тори, а какой — вигов. (Химериус просто сел на плечо Шарлотте и читал всё с её листочка.)

С «легендой» — Пенелопой Мери Грей (год рождения 1765) — я тоже справилась без проблем, и даже не запнулась, перечисляя одно за другим длиннющие имена её покойных родителей. Только веер всё никак не хотел сдаваться, но потом Шарлотте пришла блестящая идея послать меня на суаре без него.

В конце урока Джордано передал мне листок, на нём были перечислены слова, которые я не должна использовать ни в коем случае.

— До завтрашнего дня чтобы отскакивало от зубов! — прогнусавил он. — В восемнадцатом веке нет автобусов, дикторов телевидения, пылесосов, ничто нельзя называть «суперским», «клёвым» и «отпадным», тогда люди не имели ни малейшего представления о распаде атома, о креме с коллагеном и об озоновых дырах.

Да неужели! Я попыталась себе представить, в какую же ситуацию я должна попасть на этом званом ужине в восемнадцатом веке, чтобы начать вдруг беседу о дикторах телевидения, озоновых дырах и кремах с коллагеном. Поэтому я просто вежливо ответила:

— О’кей, — но тут Джордано снова завопил как резаный:

— Не-е-е-т! Никаких «О’кей»! В восемнадцатом веке слова «О’кей» ещё и в помине не было, глупая ты девчонка!

Мадам Россини крепко зашнуровала корсет на моей спине. Меня снова поразило, насколько удобной оказалась эта, столь громоздкая на вид, конструкция.

С такой поддержкой прямая осанка получалась сама собой. Гладкие прутья обвились вокруг моих бёдер и защёлкнулись сзади (представляю, каково приходилось в восемнадцатом веке дамочкам с толстыми попками и широкими бёдрами), а затем мадам Россини через голову натянула на меня пурпурное платье. Она один за другим застегнула на моей спине целый ряд крючочков и кнопочек, а я тем временем удивлённо ощупывала тяжёлый, расшитый узорами шёлк. Ах, ну до чего же красиво!

Мадам Россини медленно обошла вокруг меня, и лицо её расплылось в довольной улыбке.