— Что?

Было так темно, что я видела лишь очертания его лица.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты мне по-настоящему доверяла, — его тон был таким открытым и доверительным, что я растерялась.

— Мне бы тоже этого хотелось, — пролепетала я.

Только когда Гидеон закрыл дверцу и машина тронулась, мне пришло в голову, что лучше бы я сказала «Мне бы тоже хотелось, чтобы ты доверял мне».

Глаза мадам Россини горели от восторга. Она взяла меня за руку и подвела к большому зеркалу, чтобы я смогла оценить результаты её трудов. Я сама себя не узнала. Прежде всего, дело тут было в волосах, обычно они были гладко зачёсаны, а сегодня мадам Россини уложила их тысячами завитушек и соорудила из них гигантскую высокую причёску, очень похожую на ту, которую сделали на свадьбу моей кузине Джэнет. Несколько прядей пружинками спадали на мои голые плечи. Тёмно-красный цвет платья ещё больше оттенял мою бледность, но я не выглядела больной или хилой, а, напротив, казалась какой-то сияющей.

Мадам Россини только что припудрила мне нос и лоб и нанесла на щёки немного румян. Вчера я всё-таки засиделась допоздна, но благодаря её искусному макияжу никаких синяков у меня под глазами заметно не было.

— Настоящая Белоснежка, — сказала мадам Россини и промокнула слёзы счастья подвернувшимся под руку лоскутком. — Красная как кровь, белая как снег и чёрная как смола. Они наверняка будут недовольны, потому что я сделала тебя такой выразительной. Покажи-ка мне твои ногти, да, тре бьен, коротко подстрижены и чисты. А теперь покачай головой. Можешь посильнее, эта причёска должна выстоять целый вечер.

— Такое впечатление, что у меня на голове шляпа, — сказала я.

— Ты к этому привыкнешь, — ответила мадам Россини, укрепляя причёску ещё большим количеством лака. И это после того, как в неё воткнули одиннадцать фунтов шпилек — именно они держали вместе всю эту гору локонов. Некоторые шпильки служили только для украшения, на них были нашиты такие же розочки, как и на моём декольте. Ах, как мило!

— Ну что же, кажется, готово, лебёдушка. Мне опять тебя сфотографировать?

— О да, пожалуйста! — я огляделась в поисках сумки, в которой лежал телефон. Лесли мне не простит, если я ей не покажу всю эту красоту.

— Я бы очень хотела сфотографировать вас вдвоём, — сказала мадам Россини, щёлкнув меня уже с десяток раз с каждой стороны. — Тебя и невоспитанного юношу. Чтобы можно было убедиться, насколько непревзойдённо и в то же время неброско соотносятся ваши наряды. Но о Гидеоне заботится Джордано, поэтому мы больше не спорим по поводу этих узорчатых чулок.

— Но чулки выглядят просто отлично, — сказала я.

— А всё потому, что они выглядят точь-в-точь как чулки того времени, но сделаны из эластана, поэтому носить их гораздо удобнее, — сказала мадам Россини. — Раньше приходилось, наверное, опутывать подвязками ногу до самого бедра, а у тебя подтяжки служат всего лишь украшением. Я, конечно, не предполагаю, что кто-то будет заглядывать тебе под юбку, но если вдруг такое случится, никто ничего не заподозрит, — она захлопала в ладоши. — Бьен, я позвоню наверх и скажу, что ты готова.

Пока она разговаривала по телефону, я снова подошла к зеркалу. Сердце моё бешено колотилось. Всё утро я старалась не думать о Гидеоне, и это мне даже удалось, но только потому, что я постоянно вспоминала про графа Сен-Жермена.

К страху перед новой встречей с ним примешивалась необъяснимая радость от того, что я попаду на настоящее суаре, и из-за этого радостного беспокойства мне становилось как-то не по себе.

Мама разрешила Лесли остаться у нас ночевать, поэтому вчерашний вечер получился очень даже милым. Когда мы с Лесли и Химериусом обсуждали события прошедшего дня, на душе становилось намного легче.

Не знаю, может, они наговорили мне всяких ободряющих слов, только чтобы я не расстраивалась, но вроде как и Химериус, и Лесли были совершенно уверены, что мне не стоит пока бросаться с моста от неразделённой любви, можно повременить. Они в один голос твердили, что у Гидеона были все основания вести себя подобным образом, а Лесли ещё добавила, что раз мужчины и женщины равны, у мальчиков тоже могут случаться периоды, когда настроение портится независимо ни от чего, и вообще, она уверена, что в душе Гидеон очень милый парень.

— Ты ведь совсем его не знаешь! — отмахнулась я. — Ты говоришь это только из-за меня, потому что знаешь, что именно мне нужно сейчас услышать.

— Ага, а ещё потому, что мне очень хочется, чтобы мои слова оказались правдой, — сказала Лесли. — Если он будет вести себя как полный идиот, обещаю тебе, я сама его отыщу и накостыляю по шее.

Химериус вернулся домой поздно, потому что весь вечер он по моей просьбе следил за Шарлоттой, Рафаэлем и Гидеоном.

Химериус был совершенно уверен, что описывать Рафаэля очень скучно, но мы с Лесли считали по-другому, и демону пришлось сдаться.

— Как по мне, у мальчонки какой-то слишком уж сладенький вид, — недовольно хмыкнул Химериус. — Он уверен в своей неотразимости сильнее всех остальных.

— Тогда Шарлотта для него в самый раз, — довольно сказала Лесли. — Ведь до сих пор наша Снежная Королева умела быть только самой замечательной и неприступной.

Мы устроились на моём широком подоконнике, а Химериус присел на стол, аккуратно обернул вокруг себя хвостик и начал свой доклад.

Сначала Шарлотта и Рафаэль кушали мороженое, потом они пошли в кино, а в конце вечера встретились с Гидеоном в итальянском ресторанчике. Мы с Лесли заставили его вспомнить все-все подробности: название фильма, какую пиццу они заказывали, и о чём говорили, слово в слово. Если верить Химериусу, Шарлотта и Рафаэль абсолютно друг друга не слушали, и каждый говорил о своём.