Писать не напрягаясь — как минимум. Писать так, как будто запечатываешь письмо, т. е. как будто все уже сказано. И ты запечатываешь конверт, понимая, сколько в него не войдет. Представительствовать за некое облако рассеянных смыслов. Наконец — нарисовать так, как облако проплывало в памятный день. Отпуская само его лететь дальше, ловя, с каждым квантом письма, свое отставание.

Как можно что-то понять вообще? Главное — иметь необходимость возможности. Ради этого — начать что-то делать. Многие вещи нельзя понять, занимая особые точки социального поля. Бежать надо. И даже не важно куда. Важно откуда. Многое лучше понимаешь даже из ниоткуда, чем откуда попало. Надо делать что-то такое, что, помимо прочего результата, вырабатывало бы твое непонимание… Как можно понять? Если еще не понял своего непонимания?

Политика понимаема тут мной как война проектов, или, отступая к сути дела еще на шаг, война онтологий. Отсутствие ее в сновании политики означает отсутствие и самого политического. Должно ли пояснять?

Политика ведь деятельность? А деятельность — с целеполаганием? А целеполагание — только в той или иной онтологии? Ну и вот.

Лишь там, где политическое больно, его трактуют сугубо как поле личных карьер, борьбу кланов, для зрителей как «мыльную оперу», и не более. При этом измерение личных карьер, борьбы кланов и т. п. никуда не девается. Вопрос в том, есть ли в понимании измерение, которое определяет политику сущностно, и мы сейчас о нем.

Заметим, что причастность некой онтологии, как и «разговор прозой», вполне обходится без рефлексии, чему ты принадлежишь, на чем разговариваешь.

Также оговорим, что философия не одна; и философий не много(то есть не так, чтобы хватило на каждого: «у меня своя философия»).

Можно мыслить сугубо натурально, борьбой персон, кланов — если у тебя есть заказчик. Некоторые заказчик даже предпочитает, чтобы мыслили так. Но политическое решениепринимают только на онтологическом основании. Иначе это либо не «политическое», либо не «решение». В конечном счете, решает голова, основательно причастная типу мышления; пусть даже какому-нибудь «нигилизму» (в неверие тоже можно верить, как в веру).

А если на тысячу «чисто конкретных акторов» — ни одной такой головы? Повторяюсь: в конечном счете решает голова… Она может быть далеко. Она может «забыть» о неком населении, территории; так бывает; в таком случае там будет энтропия, отстойник; и там ничего не будет происходить— пока их не вспомнят: пока в цепи онтология — проектность — реализацияне побежит ток.

Вот долдонят — «кризис литературы», «помогите писателям»… Чисто стилистически не очень приятно было бы очутиться в богадельне, и чисто логически — литературу спасет отнюдь не копеечка, поданная литератору. В другом же проблема. Не надо спасать писателей! Спасите читателей, и с писателями все наладится. Большинство людей не имеет социальных условий для хорошего чтения: вот, собственно, и «кризис литературы», по крайней мере, в части запроса.

Вспомнилось, как некогда задавал какой-то вопрос Ефиму Островскому. В ответе известного пиарщика мелькнула такая фраза: «Товарные потоки несут вслед за собой медийные: сколько смыслов принесла в мир кока-кола!» Забавно, как Островский себя презентовал: «ведущий в мире специалист по управлению политическими кризисами». Ни больше, ни меньше. Посреди, значит, океана жидкого смысла. Не есть ли сие знак — специально управляемого политического кризиса?

Чем больше информации, тем меньше подчас осмысленности. В какой-то даже прямой пропорции. Масс-медиа все больше тяготеют к совершенству технологических линий, не обремененных таким излишком, как человек.

Вера в добрую волю невидимых рыночных рук — предельно безвольна, вера в организующее начало рацио — глубоко иррациональна.

Мир задыхается от того, что слишком много вещей и поверхностей. Умножающий потребность в вещах и поверхностях служит черную мессу, обучая самого человека на вещь и поверхность.

— Старый вопрос: отчего хуевый — плохой, а охуительный — шибко хороший? Корень-то один!

— А это примерно как со словами «убогий» и «божественный». Тоже один корень.

— Страшно подумать, что в сих краях выполняет функции бога…

Все-таки человек осмысленное животное: знающее смерть, живущее относительно ее знака… Без него — не жизнь: слишком дурацкое подобие даже для опытных дураков. Приходится изобретать в голове какие-то фигуры, сопрягающие знаемую конечность и мыслимую бесконечность. Так что если не верование в бесконечность, то хотя бы тоска по ней. Хорошо это или нет, человек не возможен здоровой бестией, для которой такой смысл излишен, а возможен лишь более-менее плохим человеком.