— Доброе утро, — сказала она по-английски. (На работе он никому не разрешал говорить по-самоански.)

Из нижнего левого ящика он достал пачку писем и подал ей.

— Проверьте, чтобы они не наделали ошибок, грамматику и все прочее, — сказал он. (Он повторял это каждое утро.) Она кивнула и крепко прижала к себе письма, показывая тем самым, что намерена защищать их даже ценою жизни.

— Будут еще распоряжения? — спросила она.

Он поднял голову.

— Будут еще распоряжения, сэр? — поправилась она. Он благосклонно улыбнулся.

— Нет, — И она, пятясь, вышла из комнаты.

Паовале глянул на часы. Десять тридцать. Тогда он встал, собрал бумаги и положил их на одну из полок металлического шкафа рядом, потом коснулся оставшихся на столе бумаг и ручек, пригладил руками волосы, поправил галстук и, заложив руки за спину, вышел в контору.

При его появлении все тотчас затихли. Молча он переходил от стола к столу, заглядывал через плечи машинисток и клерков и то тут, то там с укоризной отмечал неправильно употребленное слово, грамматическую ошибку или пятно на бумаге; виновный мямлил «простите, сэр» и обещал тут же исправить.

Дойдя до двери-вертушки, за которой виднелся главный коридор, мистер Паовале повернулся и, будто король, обозревающий свои владения, благосклонным взглядом окинул клерков, машинисток, конторскую мебель, золотящиеся в солнечных лучах окна. Он был убежден, что такие добродетели, как строгая дисциплина, расторопность, опрятность и трудолюбие, уступают одной лишь набожности.

Прямо против двери, по другую сторону коридора, была лестница, выложенная красным кафелем. Она вела к просторным кабинетам директора и его заместителя, однако ни один служащий рангом ниже мистера Паовале не имел права по ней подняться. Услыхав шаги, эхом отозвавшиеся здесь, внизу, он выпрямился и с лучезарной улыбкой на лице повернулся к лестнице.

Заместитель директора, мистер Дэвид Траст, сойдя с последней ступеньки, по-военному четким шагом направился к Паовале. Огромные, начищенные до блеска коричневые кожаные туфли гулко стучали по бетонному полу, а сам он был воплощением самоуверенного собственничества, милостивого господства и отеческой власти над всем, что было вокруг него, в том числе и мистером Паовале. Оно и понятно, ведь Западное Самоа принадлежит Новой Зеландии, родине мистера Траста, и сюда он приехал как высокопоставленный новозеландский чиновник помочь местному населению приобщиться к цивилизации, стать достойным независимого статуса.

— Доброе утро, — обращаясь к Паовале, мистер Траст смотрел не на него, а на ряды столов.

— Доброе утро, сэр, — ответил Паовале. Он стоял вытянувшись, как солдат перед офицером.

— У вас все в порядке? Есть вопросы?

Мистер Траст был на диво долговязым, жилистым мужчиной с острыми чертами лица и почти незаметным под крючковатым носом узким ртом. На носу и на щеках у него сильно шелушилась кожа. Прямые черные волосы, припечатанные к маленькому черепу с помощью жидкого вазелинового масла, разделял справа пробор. В последний уик-энд он загорал и еще теперь распространял вокруг себя запах солнца. Для Паовале все, что имело отношение к мистеру Трасту, было замечательным, ведь он был настоящим папаланги.

— Нет, сэр, — ответил Паовале.

— Хорошо. Очень хорошо.

Мистер Траст всегда говорил кратко и решительно, чтобы не так был заметен его гнусавый новозеландский прононс, от которого он старался избавиться еще во время второй мировой войны, когда его, армейского писаря, судьба забросила в Италию. Но, разговаривая с Паовале, он мог не беспокоиться: тот восхищался его выговором и мечтал, что Малелуа будет когда-нибудь произносить английские слова точь-в-точь как мистер Траст.

Паовале крутанул дверь-вертушку, открывая для мистера Траста вход. Мистер Траст вошел и, прочесывая взглядом контору, остановился рядом с Паовале, который был ниже его на целую голову.

— Да, кстати. Сегодня в одиннадцать тридцать к вам придет девушка. Это наша новая машинистка. Мисс Анна Че… Впрочем, она сама назовет вам и имя, и фамилию. Она китаянка, молоденькая и, судя по школьному аттестату, весьма прилежная.

— Спасибо, сэр.

— Вот и договорились, — сказал мистер Траст и, по-военному чеканя шаг, обошел контору. Паовале следовал за ним на почтительном расстоянии.

Мистер Паовале (после ухода мистера Дэвида Траста он вновь стал мистером) вернулся к себе в кабинет к завтраку, съел два рассыпчатых бисквита с имбирем и выпил чашку чая без молока — именно так завтракал сам директор. (Все это миссис Мейер подала ему на рабочий стол.) Паовале, как мистер Траст и директор, завтракал один у себя в кабинете, остальные же сотрудники отдела — все вместе за столом курьера. На утренний чай отводилось пятнадцать минут, по истечении которых курьер, смуглый мужчина средних лет, одетый в накрахмаленную белую рубашку, шорты и гольфы, входил в его кабинет и собирал грязную посуду.

Одиннадцать тридцать. Паовале отложил бумаги и в ожидании новой машинистки что-то небрежно писал или чертил на промокашке.

Постучав, вошла миссис Мейер. Паовале, делая вид, что работает, продолжал сидеть в той же позе.

— Да? — спросил он, хотя знал, зачем она пришла.

— К вам девушка, сэр, — сказала миссис Мейер.

— Китаянка?

— Да, сэр. Китаянка.

— Позовите.

Он разорвал промокашку, скатал из нее шарик, бросил его в корзину и сделал вид, будто пишет нечто весьма важное на чистой странице.