— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Амадо отвернулся от нее и пристально посмотрел в сторону долины.

— Он никогда не рассказывал тебе о Сюзан и о своем брате?

Даже при том, что рядом с ней был Амадо, Элизабет никогда не чувствовала себя более одинокой. Когда-нибудь она сама попросит его рассказать ей о Сюзан и о брате Майкла, но только не сейчас, не сегодня!

Сегодня слишком уж рано. Боль и так нестерпимо переполняла ее. Когда-нибудь она найдет местечко для боли Майкла. Но пока что его не было.

Ибо, уж как ни назови эту причину — любовь, верность или долг, — но они с Амадо должны быть вместе, покуда смерть не разлучит их. Элизабет потянулась к его руке.

— Тебе не следовало выходить из дома без куртки, — сказала она, и какая-то малюсенькая часть ее сознания отметила, что несмотря ни на что чуткость и забота в ее голосе были неподдельными. — Давай-ка мы отведем тебя в дом, в тепло.

Пальцы Амадо сжали ее руку.

— Дело не только в земле и в винодельне, Элизабет, я беспокоился и о том, чтобы ты была защищена. И о твоем счастье я тоже думал.

Волна сожаления совсем уничтожила ее. Все, с чем ей пришлось столкнуться лицом к лицу, она перенесла бы куда легче, если бы только не поверила ему. Но она поверила.

— Я знаю, Амадо, — сказала она.

ГЛАВА 23

— Это же несправедливо, — возмущалась Алиса, — несправедливо по отношению к вам обоим. Вы ведь нашли друг друга.

— Если бы я позволила себе размышлять о справедливости, я бы была не в силах заниматься чем-либо еще.

Элизабет переложила телефонную трубку к другому плечу и откинулась в кресле. Когда ее взгляд упал на груду писем, которые ей еще предстояло разбирать сегодня, она тут же отвернулась лицом к стене.

— Ты не хочешь, чтобы я приехала к вам? Я могу собраться и сесть на автобус в течение часа.

— Мне хотелось бы оставить тебя про запас, бабушка.

— Элизабет, я же не какой-нибудь хрупкий фарфор. Я совершенно не вижу никакой причины, чтобы...

— Если ты приедешь слишком рано, это станет в своем роде постоянным напоминанием. Амадо так старается сохранить видимость здорового человека. Я не хочу лишних сочувствующих глаз.

— Разумеется. Мне бы следовало самой об этом догадаться. Но только я чувствую себя такой беспомощной.

Элизабет ухватила рукой телефонный шнур и принялась рассеянно теребить его колечки.

— Я тоже, — сказала она.

— А когда он собирается сообщить Фелиции и Элане?

— Они сейчас уже в доме вместе с ним. Ему пришлось едва ли не угрожать Фелиции, чтобы добиться ее приезда.

— Ну и как же, по-твоему, они воспримут это?

— Честно говоря, не знаю.

— Как было бы мило, если бы они воспользовались временем, которое осталось у Амадо, и наладили отношения со своим отцом, да? Как я хотела бы думать, что из всего этого может выйти что-то хорошее!

— И я хочу, только вот не знаю, возможно ли такое. С учетом всего, что творилось в прошлом, даже если Фелиция с Эланой и в самом деле сменят гнев на милость, разве сможет Амадо поверить в их искренность?

Прошло несколько секунд, прежде чем Алиса сказала:

— Ну, поверит-то он во все, во что захочет поверить. И кто осмелится сказать, что это не к лучшему?

С этим доводом Элизабет не могла спорить. В ее собственной жизни было слишком много случаев, когда фантазия смягчала реальность и давала возможность как-то жить дальше.

— Обещай сообщить мне, когда ему станет совсем плохо, — продолжала Алиса. — И не забывай: всегда, когда что-то у тебя отнимается, что-то и дается. Да, трудно жить изо дня в день, зная, что ты умираешь, но раз уж так получилось, у тебя появился шанс разобраться в делах... с кем-то, к примеру, сблизиться, если захочешь. Ты взгляни на это как на дар, Элизабет.

— Я люблю тебя, бабушка.

Они поговорили еще несколько минут и, прежде чем попрощаться, пообещали друг другу вскоре созвониться снова. Когда Элизабет положила трубку, к глазам прихлынули непрошеные слезы. Она никогда не знала, где ее подстережет слабость в ежедневной битве с бедой. Иногда работа приносила несколько часов освобождения. Но как часто ее мучили тяжелые мысли о будущем.

Слезинка выкатилась из глаза. Мысленно отмечая ее путь по щеке, Элизабет сидела совершенно спокойно. Какая-то часть ее сознания, как бы отделившись от боли, породившей эту слезинку, мягко предупредила ее, что скоро этих слез будет гораздо больше.

Вот и опять тот, кого она любила, уходил от нее. Она могла браниться и рыдать во весь голос от этой несправедливости, могла богохульствовать и грозить кулаком небесам, могла найти убежище в работе...

Все напрасно, изменить ничего нельзя.