— Что заставило вас опуститься, женщины?

— Вино, — был лаконичный ответ.

— У меня нет даже этого извинения, — горько рассмеялась Лена Фонтэн. — Хотели бы вы быть хорошим?

Он сел рядом с ней.

— Почему нам не постараться сделаться лучше?

— Потому, мой друг, что мир не воскресная школа.

Хьюкаби осмелился дотронуться до ее руки кончиком пальцев.

— Попробуем, — сказал он.

Она слегка иронически засмеялась.

— Попробуем, — ответила она.

Они замолчали и долго-долго сидели рядом, как будто, как другие пары, наблюдая жизнь большого отеля, а на самом деле далекие от всего этого, чувствуя себя как две грешные души, ускользнувшие из чистилища и бредущие во мраке неизвестно куда.

Длинный поезд несся через самое сердце Франции. Квистус и Клементина были в разных концах его. Они увиделись на платформе на одну секунду, вполне достаточную, чтобы она заметила на его лице странное выражение. Он сказал несколько вежливых фраз; осведомился у провожающих Томми и Этты, как они устроились, на что Клементина обстоятельно объяснила, что Этта поселилась у своих парижских друзей, а Томми устроился у товарища-художника в Барбизоне; выразил надежду, что она не откажется воспользоваться его услугами в Марселе и, раскланявшись, отправился в свое купе.

Этта обняла Клементину за шею.

— О, Клементина, дорогая, приезжайте скорее обратно. Джексоны очень милые, но такие глупые. И Томми поедет в Барбизон, и я его не увижу; если вы скоро не вернетесь, он совсем меня забудет.

Томми обнял ее и поцеловал.

— До свиданья, дорогая. Бог на помощь. Возвращайтесь скорее. Мы совсем не можем жить без вас.

Клементина остановилась на первой ступеньке вагона и крикнула:

— До свиданья, вы, дорогие, глупые, противные, любимые дети.

И никто на свете не мог бы угадать, что она хотела этим сказать.

Длинный поезд несся по стране, по которой месяц тому назад Клементина проезжала вместе с Томми — Дижон, Макон, Лион… Многое с тех пор переменилось. Ее посетили сладкие воспоминания: здесь она наслаждалась сознанием быть леди. Названия городов, где имелись остановки, имевшие тогда для нее особое значение, теперь были пустым звуком.

…Скоро должен быть Вьен. Воспоминание о трагикомедии в Вьене даже не вызвало у нее улыбки. Она была теперь другой Клементиной. Клементиной, кричавшей «до свиданья» своим детям. Да, многое изменилось с тех пор. Она снова была прежняя Клементина, одинокая, нетерпеливая, жестокая и требовательная; снова не леди, а женщина-маляр, готовая писать чьи угодно брюки…

Она кивнула и засмеялась. Хорошие были времена…

В девять часов утра поезд остановился в Марселе. Квистус подошел к ней на платформе и предложил свои услуги. Он выразил надежду, что она хорошо спала.

— Ни на минуту не заснула, — ответила Клементина, — а вы?

Квистус сознался в том же самом. Необычайность путешествия не давала ему уснуть.

— Вы выглядите сегодня совсем больным, — сказала, взглянув на него, Клементина, — что с вами?

Он имел лихорадочный вид и в глазах появился какой-то неестественный блеск. Клементина не подозревала, до какой степени близость возможности совершить подлость, пугала добряка. До сих пор его дьявольские поступки были только теорией, но на этот раз чувство мести требовало выхода. Он был похож на труса, хвастающего, что он живьем съест льва и при одном звуке львиного рева падающего на колени. Всю ночь он терзался, как грешник в аду.

— Что-нибудь случилось? Что такое? — спросила Клементина.

Он давал неопределенные ответы. Этот зов встревожил его. Его посетили далекие воспоминания. Он вспомнил, как в детстве Хаммерслэй звал его однажды посмотреть на бабочку, умирающую на розовом кусте. Желтые крылышки медленно двигались; затем все тише и тише; последняя судорога… она потеряла равновесие и, мертвая, упала на землю.

— Как желает, месье, поступить со своим багажом? — осведомился дожидавшийся с вещами носильщик, невозмутимо прослушавший всю трагическую историю.

Квистус провел рукой по лбу и посмотрел на носильщика, как бы только что проснувшись.

— Как хотите, — сказал он.

Он выглядел таким беспомощным и растерянным, что сердце Клементины дрогнуло от жалости. Она вспомнила фразу, сказанную судьей на процессе Миррабля: «Таких людей, как вы, нельзя держать на свободе». Скорее из материнского инстинкта, чем из чувства своего превосходства, она решила взять все хлопоты на себя.

— Омнибус в отель «Лувр», — потребовала она и, взяв Квистуса под руку, как ребенка, повела его к выходу.

— Входите, — сказала она, тихонько толкая его к ступеням омнибуса. Но он отодвинулся, предлагая ей пройти вперед.

— Глупо, — заявила Клементина, входя в экипаж.

Она уже больше не разыгрывала леди. Квистус последовал за ней, и омнибус помчался по шумным улицам, искусно лавируя между трамваями. Утреннее солнце грело нестерпимо. Мостовые накалились. Солнечные лучи ослепляли глаза, и тенты над магазинами и окнами, казалось, еще более усиливали жару. Где-то вдали в конце «Каннбьер» как стальная полоса виднелось море.