А какие вкусные были у Суханыча пирожки с капустой, рыбой, грибами! Грибов, к слову сказать, в лесах Франции много. Есть и наши любимые — белые, подберезовики и подосиновики, рыжики и сыроежки. Но французы их не едят: боятся отравиться и отдают предпочтение шампиньонам, выращенным в теплицах.

В изобилии были у него и кондитерские изделия, и колбасы, и малосольная семга, и осетрина холодного и горячего копчения. На высшем уровне было и обслуживание. Приказчики работали быстро и аккуратно. Приятно было посмотреть, с каким благоговением, другого слова не подберешь, они относились к деликатесам. Берет молодец пласт малосольной семги, торжественно кладет его на разделочную доску, подточит длинный, и без того острый, нож и начинает нарезать её топкими, почти прозрачными ломтиками, перекладывая их тончайшей бумажкой, чтобы не «склеилась» рыбка, пока домой довезешь. Видно, что сам процесс резки доставляет ему удовольствие. Потом завернет покупку, похвалит товар и подаст со словами: «Кушайте на здоровье». Своим усердием он показывает и любовь к делу, и уважение к покупателю.

Хозяин, седовласый, упитанный и краснощекий, в костюме-тройке и при галстуке, сидит за кассой. При входе покупателя встает, здоровается. Уходит покупатель — благодарит за покупку и желает здоровья. Во всем предупредительность и достоинство.

Известный в 1920—1930-х годах во Франции журналист-эмигрант Андрей Седых писал, что лавка Суханова пользовалась большой популярностью. Она была, по его словам, «парижским вариантом Елисеева для обедневших русских эмигрантов». В паше время только в канун больших праздников в ней бывало, как когда-то, тесно и шумно. Мало уж оставалось настоящих ценителей русской гастрономии. Коща в лавку заходили французы, хозяин был особенно любезен и по-французски с великолепным нижегородским акцентом расхваливал свой товар.

Как-то, когда я уже был хорошо знаком с Сухановым, заехал к нему по пути. Сделал заказ и, отметив в разговоре, что голоден, взял с подноса пирожок с капустой. И сразу же на стойке появились две рюмки водки и пирожок для хозяина. С удовольствием выпили и закусили. И тут Суханов рассказал, что в былые времена частенько забегал к нему Александр Иванович Куприн выпить, «как мы сейчас с вами», рюмку-другую под слоеный пирожок, а то и под огурчик. Тепло говорил купец о классике, даже слезу смахнул.

«Другое было время, другие люди. Недолго прожил Александр Иванович на Родине. Да и здесь, на чужбине, не сладко ему было. Старик Ремизов, писатель и художник, жил по соседству, тоже не обходил меня стороной. Мало того, писал обо мне», — с гордостью рассказывал Суханов.

Расплачиваясь, напомнил хозяину о съеденном пирожке и выпитой рюмке. Покачав головой, купец сказал: «Все, что съедено и выпито в заведении, русские купцы ни в Москве, ни в Париже в счет не ставят». Маленький урок правил хорошего тона России дооктябрьского периода.

Не менее известными, чем Суханыч, были среди советских граждан знаменитые портные — братья Хурины.

Родились и выросли они, кажется, в Нарве, потом в Ригу перебрались. Там же получили образование и профессию. С началом Второй мировой войны, боясь прихода немцев, братья, а их было трое, уехали в Лондон и там торговали тканями. После войны один из них остался там, двое перебрались в Париж, купили небольшое ателье по пошиву мужской и женской одежды.

Вначале они обшивали русских эмигрантов. Но постепенно добрая молва о портных дошла до посольства, и его сотрудники стали их основными клиентами. Благодаря этому с окраины они переехали в один из переулков Елисейских Полей, увеличили штат мастеров.

Хурины славились умением шить зимнюю одежду, поскольку знали, что такое русская зима и вкусы соотечественников. И шили её из лёгких английских тканей, которые закупали по оптовым ценам у своего лондонского родственника, и на легком и очень теплом шерстяном ватине, о существовании которого московские портные того времени, мне кажется, даже не подозревали.

Любое их изделие стоило ровно на 10 процентов дороже приобретенного в первоклассном магазине Парижа. По этому поводу мы шутили: «Хурины берут с нас дополнительно 10 процентов за знание русского языка».

Слава их была велика. Известные советские артисты шили у них фраки, а офицеры аппарата военного атташе — парадные мундиры.

Они всегда были приветливы, предупредительны, точны в исполнении заказов. Все было хорошо, но мы точно знали: братья — осведомители местной контрразведки. Да иначе и быть не могло: уж очень много ходило к ним советских граждан. Иногда Хурины сами проявляли повышенное внимание к некоторым членам нашей колонии и делали это, как мы понимали, не из любопытства, а по указанию своих полицейских кураторов.

В их защиту надо сказать, что они не скрывали факт сотрудничества с контрразведкой. Были случаи, когда при прощании, стоя на лестничной площадке, то один, то другой из братьев говорил кому-нибудь из наших: «А вами интересовалась полиция!» Они не могли ссориться с полицией, а еще больше боялись потерять многочисленную и постоянную клиентуру из посольства. Эмигранту постоянно приходится сидеть на двух стульях.

У руководства советской колонии появлялось иногда желание запретить советским гражданам пользоваться услугами Хуриных, но все понимали, что эта мера не гарантировала полного «послушания» и, главное, была оскорбительна. Поэтому ограничивались рекомендацией ходить к ним вдвоем-втроем, не вести в ателье разговоров об обстановке в посольстве, не обсуждать поведение отдельных его сотрудников.