Сразу видно: такое мог сочинить именно Маленький Медвежонок с Опилками в Голове. Но самое интересное, что эту Шумелку написал всё-таки Борис Заходер, — ну, хорошо, договоримся так: в соавторстве с Пухом. Мы читаем Шумелку и видим: медвежонок никак не может справиться со своими опилками, он то и дело сбивается. Но для того, чтобы он так забавно сбивался, до такой степени не умел выразить свою мысль, для этого очень много нужно уметь Заходеру. И когда «тахта» превращается в «ту хту», а «этажерка» — в «эту жерку», в этом видно как раз его, заходеровское, умение играть словами.

Причём играть так, что игры словно бы и нету.

Вот уже не Пух, а Тюлень, у которого моль съела его замечательную шубу и которому никто из друзей и знакомых не хочет одолжить свою, сокрушается:

Вот Очень Вежливый Индюк, к которому почему-то никто, ни Свинья, ни Осёл, ни Корова, не желает идти в гости, разгневанно бурчит:

А вот что говорится про Сома, которому всё приходится делать самому, потому что никто ему, бедняге, не поможет:

Слышите, как в этом длинном и неповоротливом слове «самостоятельный» звучит: «сОмостоятельный», — ведь речь-то идёт о сОме? (Не зря другое стихотворение Заходера про самонадеянного… нет, про сОмонадеянного, сОмодовольного, сОмовлюблённого сома так и называется: «Сомомнение».) И как сОмо… нет, простите, теперь уже сАмо по себе обращение Тюленя или Индюка: «звери» или «скоты» звучит (так было и в стихах про Киску — помните?) одновременно и смешно и серьёзно? Потому что разве Морж, Хорёк или Хомяк, отказавшие Тюленю, и в самом деле не звери? А Свинья или Корова — не скоты?

Тут сталкиваются два смысла: этот, ничуть не ругательный, и тот, который придали этим словам мы, люди, для которых нет ничего хуже обвинения в «зверстве» или «скотстве», — и возникает (как будто сам по себе, как будто без всякой посторонней помощи) юмор Бориса Заходера. Особенный юмор, который ни с каким другим не спутаешь, особенное умение всюду оставаться самим собой. Даже в тех книгах, на обложках которых значится, предположим: «А. А. Милн. Винни-Пух и Все-Все-Все». Или: «Л. Кэрролл. Алиса в Стране Чудес». И только потом, ниже написано: «Пересказ Бориса Заходера».

В своём предисловии к изданиям «Винни-Пуха» Заходер говорит:

— Я научил Винни-Пуха говорить по-русски.

И вот тут я с ним категорически не согласен.

Подумаешь: научить англичанина говорить по-русски! Он ведь всё равно так англичанином и останется, даже если будет говорить по-русски без всякого акцента. А Винни-Пух… Что с ним произошло в пересказе Заходера? Может быть, он стал русским медвежонком? И лучше было бы назвать его не Пухом, а, скажем, Топтыжкой?

Нет, не получится. Как-никак друг и хозяин Винни-Пуха не Вася Иванов и не Петя Сидоров, а Кристофер Робин, да и вообще, читая эту книгу, мы — даже самые маленькие из нас — понимаем: дело происходит не на Арбате и не на Невском проспекте, а… где?

В том-то и дело, что не сразу скажешь где.

Винни-Пух, как и многие другие герои детских книг, которых Заходер научил говорить по-русски, а главное, научил жить среди нас, остался английским медвежонком. Таким, каким и родился. И в то же время перестал быть только английским… Понимаете? Или не очень? Я-то, во всяком случае, и в самом деле не очень понимаю, как это всё происходит, как Пух, или Питер Пэн, или Алиса, не превращаясь в Топтыжку, или в Петю, или в Соню (Соню я не выдумал: именно так и назывался очень старый перевод «Алисы в Стране Чудес» — «Соня в Царстве Дива»), всё-таки становятся нашими, русскими. Вернее, и нашими. И русскими тоже.

В этом «и» как раз и состоит чудо.

В общем, вероятно, для того, чтобы понять, как всё это оказывается возможным, надо самому быть поэтом. Да ещё поэтом-переводчиком. А я (не знаю, как вы), к сожалению, не поэт.

Правда, и поэты иногда признаются, что тоже не понимают этого чуда.

Польский поэт Ян Бжехва (загляните в книгу: «На Горизонтских островах», «Дырки в сыре», «Как Тюлень стал тюленем», «Сомомнение», «Очень Вежливый Индюк» — это Заходер пересказывает именно его) однажды печально заметил:

«Как известно, существует мнение, в общем правильное, что поэзия непереводима…»

После этого заявления, казалось бы, надо просто прекратить заниматься таким сомнительным делом, как перевод. Но вдруг Бжехва добавил вот что:

«Случаются, однако, счастливые исключения. И тут могу заявить, что мне, несомненно, достался выигрыш в этой лотерее, ибо то, что сделал Заходер, переводя мои стихи или, вернее, написав их по-русски, представляет собой редкий феномен в области переводной литературы. Трудно поверить в возможность такой виртуозности в овладении чужим стихотворением, стихом, замыслом, версификационной шуткой».