— Почему же все-таки такой вид, Сергей? — спросил Гарусов, глазами зыркнув по линялой гимнастерке Верескова.

— А чем тебе не нравится мой вид? — осведомился Сергей.

— Да уж больно на дезертира похож.

— А я в каком-то смысле и есть дезертир! — расхохотался Вересков. Он взял в руки лежавшую на кухонном диванчике мандолину и лихо наиграл частушку:

Дезертиром я родился,

дезертиром и умру,

коль хотите — расстреляйте,

в коммунисты не пойду!

— Это как понимать? — с настойчивостью в голосе поинтересовался Гарусов.

— Ладно, чего уж перед тобой темнить. — Сергей отложил мандолину, лицо его стало хмуро-серьезным. — До весны нынешнего года я служил в Красной Армии ротным командиром на Южном фронте. Это я тебе еще на вокзале сказал. Но тогда не все сказал. Теперь слушай остальное. Служил без дураков, под своим именем. Потом кто-то в Особом отделе пронюхал о моей причастности к ярославским событиям… Ну, особиста пришлось ликвидировать, случай вышел. А тут у меня убило бойца Архипова. Он меня всего на год моложе был, приметы схожи. С его документами прибился к другой части…

В этой легенде у Верескова имелось лишь одно битое место — Гарусов в свое время знавал его как левого эсера, а потому мог насторожиться, почему он участвовал в ярославском мятеже, который организовали правые эсеры, сторонники самого экстремистского направления, возглавляемого Борисом Савинковым. Однако задай Гарусов такой вопрос, ответ у него нашелся бы, таковой был разработан после тщательных раздумий Манцевым и Мессингом. Звучал бы он примерно так: Вересков кинулся к савинковцам, потрясенный «расправой большевиков с левыми эсерами». Косвенным подтверждением такого шага была сама хронология: мятеж в Ярославле и Рыбинске случился почти одновременно с вооруженным выступлением левых эсеров 6 июля 1918 года в Москве, но ликвидирован был только 21 июля.

Что же касается версии со службой Верескова в Красной Армии, то ее Гарусов перепроверить бы никак не смог, она опиралась на подлинные события и документы, только самую малость подправленные в нужном для чекистов направлении.

Видимо, Гарусов счел ярославскую часть легенды вполне естественной (он ведь и сам теперь действовал в тесном контакте с анархистами, ранее с которыми левые эсеры, да и правые тоже дел не имели). Потому осведомился уже о другом:

— Чего в Москве?

Вопрос этот, правда в иных словах, он уже задавал на вокзале. Но так полагалось, и Сергей это знал. Ответил равнодушно:

— Ранение, тиф… Окопный набор. На той неделе выписался.

Тут у Верескова все было чисто: шрамы на теле, общий внешний вид подтверждали его слова лучше всяких бумаг. Гарусов переглянулся с братом, потом спросил:

— Что делать-то думаешь?

Это был решающий, переломный момент разговора. На сем он мог либо засохнуть на корню, либо получить важное продолжение, то самое, из-за которого МЧК и затеяла рискованную для Верескова игру.

Ответил спокойно, убедительно:

— Не знаю… Хотел в полк вернуться, он сейчас куда-то под Мелекесс переброшен. В Москве мне долго задерживаться нельзя, знакомых много.

За спиной Сергея Антон изобразил брату пальцами револьвер.

— Оружие есть? — тут же спросил Михаил.

— Наган, — беззаботно ответил Сергей, прихлебывая чай из блюдечка. И сам спросил: — А тебе что, нужно? На мой не рассчитывай…

— Да нет, это я так… — Михаилу действительно не нужен был этот жалкий наган, но он должен был для душевного спокойствия услышать от гостя правдивый ответ. Дальше крутить с Вересковым никакого смысла не было. Гарусов не имел никаких оснований или подозрений не верить ему, а для серьезной проверки, тем более перепроверки, у него просто не было времени. Конечно, он шел на известный риск, но он и так рисковал ежедневно и ежечасно. Потому и пошел ва-банк.

— Слушай, Вересков. Я, конечно, могу хоть завтра сунуть тебя в поезд на этот самый Мелекесс, по старому знакомству. И ты мне ничего не рассказывал, а я ничего не слышал. Будь здоров, боец Архипов. Но у меня есть к тебе предложение. Ты ведь занимался когда-то подрывным делом…

В эти же самые часы Дзержинский в своем кабинете разговаривал с Манцевым и Мессингом. В голосе его явственно прослеживались нотки недовольства.

— До годовщины Октября остались считанные дни, товарищи. А мы все еще возимся с «анархистами подполья».

— Почему «возимся», — с некоторой обидой возразил Манцев. — Главари ликвидированы, многие арестованы.

— Знаю. Но на свободе, по вашим же данным, еще гуляет более двух десятков. Совершенно озверелых. И они наверняка захотят испортить нам праздник… Который рабочий класс Москвы заслужил. Так сказал Владимир Ильич. Он потребовал, чтобы ЧК обеспечила столице полную безопасность.

— Мы внедрили своего человека в окружение Гарусова, Феликс Эдмундович, — вступил в разговор Мессинг. — Надеемся получить от него сведения, нужные для решающего удара.