Разумеется, родитель не рассчитывает на ответную щедрость ребенка, а от вора никто не ждет оплаты награбленного. Но в любом другом случае подарок делается с четким намерением получить ответный презент — причем, достаточно равноценный. Реципиенту неудобно, если ему нечего дать в ответ. Или он побаивается, как бы вы не сочли маленькую коробку конфет достаточным вознаграждением за всю ту помощь, которую он вам так или иначе оказал. Даже если плата осуществляется в совершенно иной валюте, смысл дарения — это обмен. На мой взгляд, есть только одно исключение — посылание цветов в больницу другу. Да и то вы ожидаете, что в случае вашей болезни он тоже пошлет вам цветы.

Этот инстинкт знаком всем. Попробуйте представить мир без него — мир, в котором окружающие не задумываются о том, насколько вы щедры, а вы не размышляете о том, насколько они благодарны. Эта неукротимая склонность рассматривать процесс дарения презентов в свете сделок (за исключением родственников) сидит глубоко-глубоко внутри каждого из нас.

Как это часто бывает, эту особенность легче заметить в чужих культурах, чем в собственной. Впервые ступив на американский берег, Колумб встретился с людьми, отделенными от всякого культурного контакта с предками европейцев десятки тысяч лет. Хотя две эти линии не имели возможности обмениваться опытом со времен мезолита, было совершенно ясно: дары выставлялись в ожидании ответных подношений. Обменом подарков, собственно, красные и белые люди тут же и занялись. В колониальной Америке термин «индейский дар» стал означать подарок за который ждут равноценный гостинец. Презенты заведомо обязывали к ответному подарку — в этом и был весь их смысл. До сегодняшнего дня это одна из наименее непонятных культурных универсалий. Антропологи, изучавшие некое кенийское племя, поразились, как его представители преуменьшали все, что им дарили. «Каждой подаренной лошади заглядывали в рот и находили изъяны», — сетовали ученые, хотя прекрасно понимали причину. Подарки дарят с расчетом, и кенийские реципиенты знали это не хуже. Бесплатного сыра не бывает. Даже в наиболее утонченных и искушенных европейских кругах дорогой подарок всегда вызывает у нас чувство, будто мы чем-то обязаны дарителю107.

Прежде чем вы обвините меня в полнейшем цинизме, хочу заметить: я отнюдь не ставлю своей целью лишить добродетель добродетели. Если вас слишком волнуют мотивы щедрых людей, значит, вы ходите кругами. Истинный альтруист не подарит ничего, ибо понимает: им при этом руководит либо тщеславие, либо ожидание ответного подарка. И в том и в другом случае он делает одариваемого своим должником. Истинно альтруистичный реципиент не оскорбит своего благодетеля, преподнеся тому презент в ответ, ибо тем самым свяжет его ненужными обязательствами (а то и вовсе намекнет, что изначальный мотив был не так уж и бескорыстен). Так, пара истинных альтруистов никогда и ничего друг другу не даст — лишь человек, лишенный всякой мотивации, способен творить добро. Здесь должно быть что-то не так108.

Парадоксы в сторону. Достаточно сказать: человеческий инстинкт обмениваться подарками настолько силен, что подношения используются как оружие. Рассмотрим потлач — ритуальный праздник с подношенем даров, во время которого практикуются намеренные попытки поставить соседей в неловкое положение собственной щедростью. Хотя эта практика известна в различных частях света, включая Новую Гвинею, наиболее широко она была распространена среди групп индейцев тихоокеанского побережья на северо-западе Северной Америки — вплоть до XIX века. Название заимствовано из языка чинуков. Больше всего подробностей мы узнали благодаря племени квакиутл с острова Ванкувер.

Индейцы племени квакиутл — непревзойденные снобы. Первостепенное значение для них имел статус, выраженный благородными титулами, а самым страшным считалось унижение. Как следствие, вся их жизнь была подчинена навязчивой погоне за статусом с одной стороны и страху позора с другой. Поскольку канадское правительство лишило племя возможности вести войны, основным оружием индейцев стала щедрость. Они раздавали свои богатства, чтобы подняться на каждую следующую ступень социальной лестницы, и лишались доброй репутации и престижа, если не могли ответить щедростью на щедрость — причем со щедрыми процентами.

Это абсурдное соревнование было крайне ритуализованным. Специальные мероприятия — потлачи — являли собой вопиющую демонстрацию соперниками собственных щедрости и расточительности. Они отдавали друг другу одеяла, жир колюшки, ягоды, рыбу, шкуры морской выдры, каноэ и самое ценное — «медяки», листы меди, украшенные фигурками. Не удовлетворившись раздачей накопленных богатств, некоторые хозяева церемонии брались вообще уничтожать их. Один вождь попытался затушить костер соперника дорогими одеялами и каноэ, а тот вылил в пламя рыбий жир — чтобы оно не потухло. В некоторых домах, где проходил потлач, врезанные в потолок специальные фигуры изливали в огонь бесконечный поток ценного масла.

Гость должен был притворяться, что не замечает жара, хотя порой тот обжигал кожу. Иногда — к великой чести хозяина — дом сгорал дотла.

Вдохновляя сына на подвиги щедрости, одна женщина вспоминала о своем отце: «Он отдавал или убивал рабов. Он отдавал или сжигал каноэ. Он отдавал шкуры морских выдр соперникам из своего племени и вождям других племен — или резал их на куски. Ты знаешь, что я говорю правду. Это, сын мой, дорога, которую твой дед проложил для тебя и по которой ты должен идти»109.

По вашему мнению, полнейший абсурд? Отнюдь. Наиболее вопиющие потлачи, разумеется, происходили достаточно редко, иначе раздавать было бы попросту нечего. Они представляли собой крайние проявления системы конкурентного аккумулирования богатства и были четко реципрокными. Каждый дар следовало вернуть с процентами, каждое пиршество или акт уничтожения следовало превзойти другим, более грандиозным пиршеством или актом уничтожения. Некоторые потлачи включали устраиваемые двумя вождями ритуальные аукционы ценной листовой меди. Но проигравший находился всегда. В мире потлачей, реципрокность не приносила выгоду обеим сторонам.