Каков же их смысл в рациональном, экономическом мире? Ответ формалистов прост: потлач включает скоропортящиеся продукты или хрупкие предметы. Престиж же, на который их меняют — вещь долгоиграющая и движимая. Если у вождя вдруг появляется излишек пищи или масла, то сохранить его он не может. А потому устраивает пир, отдает его другим или, в крайних случаях, сжигает. Такая экстравагантность или щедрость приносят ему уважение и престиж. Это не совсем четко объясняет, почему в ход шли даже столь непортящиеся вещи, как одеяла и листовая медь, но даже здесь есть своя логика: если на листы меди можно купить престиж, тогда… покупайте! По словам Рут Бенедикт, «эти племена использовали богатство не для получения эквивалентной его стоимости в экономических благах, но как фишки с фиксированной стоимостью в игре, в которой мечтали победить»110.

Тем не менее попытка рассматривать потлачи как рациональные стратегии, позволяющие пожинать плоды реципрокности, кажется притянутой за уши. Для меня это эгоистичный и хитрый метод эксплуатации человеческой склонности попадаться на удочку реципрокности, некая разновидность паразитизма на взаимности. Потлачи устраивались по одной-единственной причине: люди инстинктивно не могли противиться соблазну ответить на щедрость щедростью.

Сейчас объясню. Потлачи не были свойственны исключительно племени квакиутл и его соседям. Стараясь перещеголять друг друга в подношении подарков, европейские монархи завоевывали расположение как ближайших соседей, так и высокопоставленных уроженцев Востока. Посол ронял престиж своей страны, если дары, которые он привозил с собой, оказывались недостаточно ценными. Коллегам по офису или соседям, получившим на Рождество подарки более дорогие, чем они подарили сами, это чувство знакомо. Знакомо оно и предпринимателям, приехавшими в Японию с «неправильными» презентами. Дофин явно оскорбил Генриха V, преподнеся ему на коронацию теннисные мячики. Да и вы бы обиделись, если бы на день рождения получили зубную щетку. Да, подарки могут быть настоящим оружием.

На всех островах Тихого океана жители обменивались подарками. Это были настоящие битвы, в ходе которых каждый стремился пустить как можно больше пыли в глаза другому. В 1918 году, например, один тробрианец оскорбил другого, усомнившись в качестве бататов, выращенных в деревне Вакайсе. Ее жители в ответ оскорбили представителей деревни Какуаку. Вожди деревень поддерживали своих — ситуация накалилась. В итоге, жители Вакайсе собрали огромный ящик объемом 14,5 кубических метра, наполнили его бататами и доставили в Какуаку. На следующий день ящик вернули — он был полон бататов, выращенных в Какуаку. Мы могли бы наполнить его еще дважды, заявили жители Какуаку, но это было бы оскорбительно. Мир был восстановлен.

Описание типичного обмена бататами на островах Тробриан, предложенное Малиновским и известное как buritila’ulo, замечательно передает далекую от альтруизма атмосферу, окружающую факт дарения. В качестве другого примера он приводит взаимоотношения между прибрежными рыбаками и бататоводами. Первые пристрастились к добыче жемчужин и нашли это дело крайне прибыльным: на заработанные деньги они могли купить необходимые им бататы и рыбу. Но бататоводы упрямо отдавали им бататы бесплатно. В итоге рыбаки отказались от добычи жемчужин: им пришлось ловить рыбу, чтобы отдавать ее бататоводам в обмен на бататы. Подарок создает обязательства, а значит — это оружие111.

Впрочем, он становится им только в том случае, когда возникает чувство долга. Дарение подарков и соревнования в щедрости не являются изобретениями, придавшими форму нашей человеческой природе. Это способ эксплуатации уже существующей природы, свойственного нам уважения к щедрым и неуважения к скупым. Откуда у нас такой инстинкт? Все просто: нетерпимый к скупости человек эффективно контролирует систему реципрокности, получая свою долю везения других. Так, в племенном обществе, где стоит задача — связать другого обязательством, дарение подарков совершенно не является дарением как таковым. Это — отработка инстинкта реципрокности (а иногда — и вовсе паразитирование на нем).

Если это так, то этот инстинкт должен выявляться в ходе экспериментов подобно тому, как обнаруживается выделение слюны у собаки в ответ на сопровождающий пищу звуковой сигнал. Но так ли это на самом деле?

Изолированный остров Маку, расположенный в центральной части Тихого океана, населен свирепым полинезийским народом калуаме. Последний занимает уникальное место в истории науки из-за двух исследований, проведенных в одно и то же время и посвященных одному и тому же человеку — богатому местному вождю по имени Большой Кику. Первое исследование затеял экономист, интересовавшийся реципрокным обменом, а второе — антрополог, ищущий доказательства врожденного бескорыстия у людей. Оба эксперта заметили одну особенность Большого Кику: в качестве выражения верности он заставлял всех своих подчиненных делать на лице татуировку. Однажды вечером, как только стемнело и оба ученых в молчании уселись ужинать, в лагерь забрели четверо напуганных и голодных мужчин. Они попросили Большого Кику дать им немного маниоки. На что тот отвечал: «Если вы сделаете на лице татуировки, то получите корень маниоки утром».

Оба исследователя оторвались от еды: происходящее их явно заинтересовало. «Откуда, — удивлялся экономист, — эти четыре человека знают, что Большой Кику сдержит слово? Он может татуировать их и не накормить».

«Я просто не верю, что Большой Кику говорит это всерьез, — возражал антрополог. — Думаю, он просто хитрит. Мы-то с тобой знаем, какой он милый парень. Уж конечно он не откажет в пище человеку только потому, что тот не сделал татуировку!»

В ту ночь они долго спорили, потягивая виски, а когда проснулись на следующее утро, солнце было уже высоко. Вспомнив о четырех голодных беглецах, они спросили Большого Кику, что произошло. Вот каков был ответ: