Разумеется, она затронула серьезный вопрос. В основе философии Тэтчер лежит идея о том, что если вы не в состоянии распознать базовую рациональность человека, то вы не можете заметить: власти предержащие состоят из корыстных индивидов, а не святых, трудящихся исключительно ради общего блага. В таком случае, правительство — всего-навсего инструмент, с помощью которого различные группировки и бюрократы, занимающиеся максимизацией бюджета, вознаграждают и увеличивают власть друг друга за счет всех нас. Это не нейтральная, бесстрастная машина для поставки социальных выгод. Тэтчер выступала против внутренней коррупции правительства, а не его идеалов.

И тем не менее Тэтчер и ее сторонники приводили в некотором отношении наиболее близкий к Руссо аргумент: правительство не навязывает добродетель злым от природы людям, а разлагает изначальную добродетельность рынка. Ее учитель Фридрих Хайек апеллировал к золотому веку, когда благородный дикарь был свободен от всякой регуляции: без координации со стороны государства вокруг царил бы не хаос, но благоденствие250.

Журнал Time, в декабре 1995-го провозгласивший Ньют Гингрич человеком года, предлагает следующую формулировку:

«Раньше либералы верили, что люди если и не способны к совершенствованию, то хотя бы могут улучшиться. Консерваторы полагали, что люди в основе своей дефектны… А вот как мир устроен сейчас. Консерваторы убеждены, что плохи не люди — плохо правительство. Либералы, со своей стороны, видят в консерваторах опасных романтиков. Они готовы поверить, что некоторые души от природы порочны и не подлежат спасению»251.

Если основная мысль этой книги верна, то консерваторы — не такие уж опасные романтики, ибо человеческая психика содержит многочисленные инстинкты построения социального сотрудничества и стремления к хорошей репутации. Не такие мы уж и гадкие, чтобы нас нужно было укрощать назойливым правительством. Хотя, впрочем, и не столь добрые, чтобы чересчур рьяное руководство не пробудило в нас, его подчиненных и пользователях одновременно, худшие качества.

Рассмотрим точку зрения индивидуалистов. Правительство — это проблема, а не решение. Постепенная утрата чувства общности, наблюдающаяся в несколько последних десятилетий, и эрозия гражданской добродетели вызвана не распространением и поощрением алчности, а мертвой хваткой Левиафана. Государство не заключает сделку с гражданами, чтобы нести совместную ответственность за общественный порядок, не вызывает в них чувства долга или гордости, нет, оно требует повиновения. Потому не удивительно, что, когда с нами обращаются как с капризным ребенком, мы и ведем себя соответственно.

Как показывает пример Патнэма с Италией, там, где власть заменяет собой реципрокность, чувство общности пропадает. В Британии государство всеобщего благосостояния и «корпоративность» смешанной экономики заменили гигантскими централизованными Левиафанами тысячи эффективных общественных институтов — обществ взаимопомощи, больничных трестов, — построенных на реципрокности и питавших доверие. Это и Национальная служба здравоохранения, и национализированные отрасли промышленности, и правительственные полуавтономные комитеты. Все они основаны на снисхождении. Поскольку благодаря высоким налогам доступных денег стало больше, поначалу все что-то выиграли. Однако скоро ущерб, нанесенный чувству общности Британии, стал осязаем. Из-за мандатной природы государство всеобщего благосостояния порождало в своих «финансистах» противодействие и негодование, а в клиентах — не благодарность, но апатию, гнев и предпринимательское желание эксплуатировать систему. Строгое правительство делает людей более эгоистичными252.

Я не мучаюсь туманной ностальгией — мол, в прошлом было лучше. По большей части, в прошлом тоже существовала своя власть — иерархическая власть феодальной, аристократической или промышленной систем. (Конечно, это было время меньшего материального благополучия, но тому виной ограниченные технологии, а не плохое правительство). Средневековый вассал и рабочий с фабрики не были вольны строить доверительные и реципрокные отношения между равными. Я не противопоставляю прошлое и настоящее. Но я верю, что, если приглядеться, удастся отыскать способ получше — общество, основанное на добровольном обмене между свободными людьми товарами, информацией и властью. Маленькие общины, в которых доверие реально. Убежден, такое общество будет справедливее и успешнее, нежели построенное на бюрократическом статизме.

Я живу неподалеку от Ньюкасла — одного из величайших старинных городов Британии. За два века он из промышленного центра и предмета местной гордости превратился в сатрапию всемогущего государства. Если раньше капитал создавали и контролировали местные жители, то теперь всеми предприятиями управляют либо из Лондона, либо из-за границы (спасибо коллективизации гражданских сбережений через налоговые льготы для пенсионных фондов). Его администрация — безликая серия учреждений, а ее служащие — постоянно сменяющие друг друга приезжие, чья главная задача — получать гранты из Лондона. Остатки местной демократии основаны на власти, а не на доверии. За два века великие традиции доверия, взаимности и реципрокности, на которых были построены подобные города, оказались почти уничтоженными — причем руку к этому приложили правительства обеих партий. А ведь на их создание ушли века. Литературно-философское общество Ньюкасла, в восхитительной библиотеке которого я собирал кое-какой материал для этой книги, всего лишь горькое напоминание о счастливом времени, когда его светилами были местные великие изобретатели и мыслители. Почти все они выбились из низов. Теперь город печально известен полуразрушенными безликими районами, где насилие и воровство настолько распространены, что предпринимательство там невозможно. С материальной точки зрения, каждому горожанину живется лучше, чем в прошлом веке. Но это заслуга новых технологий, а не правительств. С социальной же, ситуация ухудшилась. Гоббс жив, и в этом я обвиняю переизбыток, а не недостаток власти.

Если мы хотим вновь обрести социальную гармонию и добродетель, если мы хотим вновь встроить в общество принципы добродетели, благодаря которым оно и работает, необходимо сократить могущество и охват государства. Это не означает порочную войну всех против всех. Это означает деволюцию — деволюцию власти над людьми до приходов, компьютерных сетей, клубов, команд, групп взаимопомощи, маленьких предприятий — всего маленького и локального. Это означает демонтаж бюрократической системы. Пусть национальные и международные правительства ограничатся минимальной функцией национальной обороны и перераспределения богатств (непосредственно — без мешающей и жадной бюрократии). Пусть мир свободных людей Кропоткина вернется. Пусть все зависит от репутации. Я не настолько наивен, чтобы думать, будто это произойдет за одну ночь или будто правительство вообще не нужно. Но я сомневаюсь в необходимости власти, которая диктует самые мельчайшие подробности жизни и огромной блохою сидит на спине нации.