— Это звучит грубо, Тедди, но есть ли у тебя хоть капля понимания, что из себя представляет Майк? — высказался он. — Ты отдала ему больше, чем ему следовало даже мечтать.

— Не знаю, Чарльз. С недавних пор меня преследует чувство, что он больше меня не любит. Он кажется таким... отчужденным. И моя работа нам мешает — мы не видимся неделями, он больше не рассказывает мне о своих делах...

— Знаешь, Тед, если ты выйдешь замуж, такое рано или поздно наступит в любом случае. Не беспокойся об этом. Я уверен, что он любит тебя.

Тедди тоскливо взглянула на него сквозь слезы.

— Ты уверен? Ты в самом деле уверен?

Чарльз долго избегал обсуждения с Тедди ее жениха, опасаясь, что любые нападки на Майка просто положат конец их долгой дружбе, но замечательный кларет Филипа Редмейена, а затем и кальвадос, добавили огня в его пристрастность и пустили его осторожность на ветер.

— Ну, если ты настаиваешь — нет, не уверен. Если ты и впрямь хочешь знать, что я думаю, так вот — я думаю, что он не любит тебя. Я думаю, что он любит только себя. Я думаю, что он — негодяй, подонок и полный ублюдок, а ты — дура, раз собираешься за него замуж. Вот! Именно это я и думаю!

Тедди вскочила со стула, слезы катились по ее побледневшему лицу.

— Я ухожу. Я возвращаюсь в отель, — прошептала она.

Чарльз побежал за ней и ухватился за дверцу такси, когда Тедди уже закрывала ее.

— Тедди, прости. Я не должен был говорить этого. Я не знаю, как к тебе относится этот чертов Майк — я уверен, что он любит тебя, — прости. Я просто ревную, и все. Я тоже люблю тебя, милая. Я и себе не могу помочь. Ты — мой лучший друг и я хочу тебе только самого лучшего...

Тедди вырвала дверь из его руки, чуть не сломав ему запястье, и захлопнула ее.

Чарльз проклинал себя. Его первое побуждение было правильным. Ему не следовало говорить Тедди, что он об этом думает.

4 февраля, 1984

Кандида даже не сняла пальто. Она села, сжалась в комочек в кресле перед камином и уставилась на колеблющиеся язычки пламени.

— Мой ребенок умер, — ее голос сорвался, но Роберт Балантайн не вскочил на ноги, не подал свой носовой платок, как ей представлялось. Он продолжал бегло писать, просматривая лежащие перед ним бумаги.

— Когда?

— Три, четыре месяца назад. В прошлом октябре. Он умер, когда мы были в отпуске.

— Сколько лет ему было?

— Почти два.

— Он умер, пока вы были в отъезде?

— Нет. Он был с нами. Мы были вместе в отпуске. Он утонул... В отеле. В купальном бассейне.

— Я очень сочувствую вам.

Кандида чувствовала его взгляд на своем лице, чувствовала, как его глаза проникают в нее, чувствовала теплоту его симпатии, окружающую ее подобно теплому одеялу, но не могла заставить себя смотреть на него. Слезы медленно катились и незамеченными капали с ее щек.

— Извините. Вы, наверное, думаете, что мне пора перестать плакать. Это случилось так давно...

— Вовсе не давно. Я очень хорошо понимаю, почему вы плачете. Вы хотите рассказать мне, что случилось? — ласковый голос мистера Балантайна звучал, словно с далекого расстояния.

Кандида откинулась в кресле, ее глаза были закрыты, слезы струились...

— Я настаивала, чтобы мы поехали в отпуск. Это была моя ошибка. Если бы я не потребовала этого, Томми был бы жив сейчас. Знаете, мой муж так много работал, он так мало времени проводил с Томми, и я подумала, что нам всем нужен перерыв. Джек был так измучен — и я тоже, — а Томми так нуждался в общении с нами обоими. Джек сказал, что вряд ли сможет выбраться, но я настояла. Я сказала, что устрою все — даже позвоню Дику, его боссу, и заставлю позволить ему уехать, но Джек не разрешил мне. Наконец он договорился об отпуске. Он не отдыхал по-настоящему с самого нашего медового месяца, брал только иногда по нескольку дней. Дик неплохой человек, и он очень зависит от Джека. Все зависят от Джека, — осколок горечи промелькнул в ее голосе. — Итак, я заказала две недели в отеле, в Мексике, где мы проводили медовый месяц. Мне казалось правильным взять туда Томми — ведь мы были так счастливы там. Первая неделя была чудесной — погода отличная, и Томми там нравилось, и он так любил отца. Однажды мы засиделись за ленчем. Я не спала почти всю ночь с Томми — он плохо спал, знаете — и была такой усталой. Джек отправил меня в постель. Он сказал, что пойдет купаться с Томми. Томми смеялся и смеялся: «Спокойной ночи, мамочка, пора спать, — говорил он, — папа пойдет купаться с Томми». Мы все смеялись.

Кандида открыла глаза и уставилась на потолок. Маленькое пятно сырости в углу привлекло ее внимание, ее взгляд застыл на нем. Она чувствовала себя так, словно была в другом месте, словно была посторонней, описывающей сцену из фильма. Она продолжала говорить бесцветным, деревянным голосом.

— Вверху, в комнате, я вышла на балкон и помахала им рукой. Из нашей комнаты был виден бассейн. Был такой светлый день, такой синий... Я всегда считала, что настоящая небесная синь — такая яркая, чистая — мексиканская, а не средиземноморская. Я купила коврик такого оттенка. Он в кладовке. В Средиземноморье так зелено... Я помахала Томми, а он мне в ответ. Он так любил воду. Джек держал его, а я крикнула, чтобы он надел на него детские вожжи. Я знаю, он слышал — он кивал и улыбался. Я ушла спать. Я не знаю, как долго спала. Когда я проснулась, то отдернула занавески и снова вышла на балкон. Сначала я увидела Джека. Он лежал на шезлонге. Лицом вниз. Он заснул. Потом я увидела Томми... Он плавал в бассейне. Лицом вниз. Кажется, я тогда закричала. Я почти прыгнула вниз с балкона. Джек вошел в воду. Было слишком поздно. Он умер. Говорят, что утопленники вздуваются и синеют, но Томми таким не был. Он был очень белый, с зеленым оттенком у рта. Совсем не синий.

Комната наполнилась такой тишиной, что Кандида слышала тиканье часов на каминной доске и даже дыхание мистера Балантайна. Своего дыхания она не слышала, и на момент ей показалось, что она перестала дышать.

— Как вы себя чувствуете?

— Как я себя чувствую? — повторила она тупо, оборачиваясь лицом к терапевту впервые за все время разговора и впиваясь побелевшими пальцами в подлокотники кресла. — Как я себя чувствую? Я хочу убить его!