Он играл, а я действительно сходила с ума — от огромной, необъяснимой, не вмещающейся в душу мощи этих звуков. Вместе с восторженной и жуткой радостью я чувствовала, как обретаю божественное всеблаженство, всемогущество, всезнание… Величайший из обманов, даруемый только музыкой.

Я ликовала от того, что владею этой ночью, музыкой и ее господином, что мы летим одни во вселенной, в тайне черноты, скрывающей все и всем одаривающей… И сожалела, что не со сцены «Карнеги-холла» играет мой Микки мою волшебную музыку, и не обрушится к его ногам дождь цветов и аплодисментов.

— Я люблю тебя, Микки, — чуть слышно прошептала я, когда звуки умолкли и все потонуло в звенящей безмолвием черноте.

— Обними меня, Дикси. — Он стоял рядом, и, прижавшись к его груди, я услышала стук сердца: не так, совсем, совсем…

Наши тела слились в нестерпимой жажде плотского единства, они неистовствовали, стремясь извлечь из слияния то мучительное блаженство, которым исходила скрипка Майкла. Тело, душа, эмоции, разум — все разрозненные частицы существа собрались в пульсирующую огненную точку. Она росла, разгораясь гигантским солнцем, и взрывалась мириадами разноцветных звезд.

Не было ничего, кроме этой ослепительно прекрасной смерти и восторга нового возрождения, нового полета в небытие…

— Хватит, прошу тебя. Мне кажется, я действительно теряю сознание.

— Нет, бесценная моя, — рассудок. Просто мы нашли друг друга и потеряли то, что по бедности, скудности, по жалкой своей растерянности принимали за настоящую жизнь.

Не помню, как мы оказались в моей комнате — я, Микки и его скрипка, уместившись на кровати втроем.

— Поспи, а я тихонечко поиграю. Мне не хватило бы и месяца, чтобы проиграть все «Собрание Девизо», то есть «Собрание очевидца». И еще пришлось бы пригласить оркестр. Это для большого концерта. Но есть и сонаты, пьесы, опусы, фуги — в общем, всякая мелкота. И вот такая простенькая колыбельная…

Обнаженный Майкл, прислонившись спиной к стене и согнув в колене длинную ногу, склонил голову к скрипке. На фоне бледнеющего предрассветного неба в широком окне я видела его силуэт, словно вычерченный рукой Пикассо…

Мы немного спали и много любили, а когда вернулись к реальности, — она оказалась сном: теплая старая комната, сквозящие гранатом тяжелые занавеси, пузатый секретер с чернильницей и торчащим наизготове гусиным пером, разбросанные на ковре в беспорядке вещи и огромный букет у изголовья кровати — листья, цветы, травы, еще поблескивающие росой.

— Это откуда? Невероятно изысканно и все в слезах, — тряхнула я осыпанную алмазами еловую ветку.

— Это дождь, милая. Всю ночь шел дождь. Я наломал цветы прямо под окнами — ведь это наш сад и наш дождь. — Майкл смотрел на меня с бесконечной печалью и восторгом. И было в его глазах что-то напоминавшее незадачливого юродивого в женевском парке, считавшего святой шестнадцатилетнюю кокетку.

— Осталось пожелать только одно — кофе в постель. Конечно, без Рудольфа и Труды.

Майкл дернул кисточку звонка и, подмигнув мне, выглянул за дверь, завернувшись в банный халат.

— Пожалуйста, с лимоном или молоком?

Он торжественно внес столик и устроил его на постели. Я порадовалась, что завтрак накрыт на двоих…

— Хитрюга! Как ты успел все?

— Ну, допустим, господина Артемьева застукали утром в саду, когда хулиган ломал ветки, но он на прекрасном немецком объяснил, что букет для дамы, а завтрак необходимо подать к двери спальни по условному звонку. Только… увы… здесь не хватает…

В дверь тихо постучали. Майкл просунул голову в коридор и вернулся с шипящей яичницей на подносе.

— Ага, значит, поняли правильно — с ветчиной, как я и заказывал.

— А музыка? Откуда взялась на башне скрипка? Свалилась прямо с неба?

— Не заставляй меня краснеть, детка. Я схитрил… Видишь ли, как только я впервые увидел тебя еще там, в конторе Зипуша, то понял, что стану писать для тебя музыку, а стоило мне оказаться на башне, — я уже знал: это то место, где мне больше всего хочется концертировать, и…

— Что и?..

— Ты распахивала руки, мечтая о полете, а я сидел у стены с валидолом под языком, так?

— Верно. И уже тогда задумал меня соблазнить?

— А как же иначе, глупышка? Знаешь, ты так выгнулась, стремясь в небо… И мертвый бы не устоял…

— Ты о чем? О своей сдержанности? — припомнила я ночь на подмосковной даче. — Дачный сюрприз оказался впечатляющим.

— Я тогда думал, что потерял тебя… До вчерашней встречи был готов отрубить любую часть тела, не выдержавшую соблазна.