Журналистка подошла к пилотам и, даже не взглянув на взъерошенного бортмеханика, сразу с места в карьер напустилась на Качалина, безошибочно определив в нем старшего.

— Послушайте, капитан! — разгневанно зачастила она на английском. — Так по-хамски, как ваш помощник, со мной еще никто не обходился! Представляете, этот человек не пустил меня на борт! — Она мотнула головой в сторону отвернувшегося Володи. — Капитан, вы можете мне ответить, за что он так ненавидит женщин?

— Ну, я бы этого не сказал, — отозвался Качалин, беззастенчиво разгадывая девушку. Лицо свежее, загорелое, но первая, не случайная морщинка уже появилась на шее, значит, ей около тридцати. Глаза синие, глубокие, черт поймет, что там упрятано — в бездонном омуте. Однако не увертливые, смелые глаза, хотя за их дымкой угадывалась какая-то тайна, может, и печаль.

Он дал слабинку, не отказал ей сразу и резко, она, конечно, почуяла проснувшийся к ней интерес и вдруг улыбнулась Антону загадочно и маняще, как бы приглашая его окунуться в ту бездну, которая таилась в ее взгляде.

Этим странным намеком — а искра между ними все-таки проскочила, хотя и не очень большого накала — журналистка все и испортила. Потому что после призывной улыбки Антон решил: задобрить хочет, заманить. А когда прилетят на место, сразу и убежит, не попрощается, не вспомнит. Антон — мужик жизнью битый и не однажды, все эти дамские прикольчики давно уже его раздражают. Лучше бы уж она продолжала ругаться, во всяком случае, выглядела бы искренней. Наверное, командир смог бы как-то пристроить миниатюрную журналистку, но теперь все в нем воспротивилось, восстало против такого решения. Он видел перед собой обыкновенную хитрую лису, повиливающую длинным рыжим хвостом, переменчивую, ненадежную.

Девушка мгновенно ощутила произошедшую в душе командира перемену. Что-то недоброе блеснуло в его зрачках как отражение далекой грозы. Она поняла, что переборщила. Но было уже поздно. Качалин сделался хмурым, несговорчивым, ей даже на секунду показалось — агрессивным. Желая как-то поправить дело, девушка неуверенно вымолвила:

— Но у меня есть разрешение министра по делам беженцев. Поверьте, это не прихоть, мне просто необходимо лететь в джунгли. Я срочно должна сделать репортаж для своей телекомпании. Это моя работа.

«Очевидно, она привыкла, что ей никто никогда не отказывает, — подумал с раздражением Качалин, — так пускай и утрется своим самомнением. Ей, видите ли, надо делать репортаж! Так делай! Только мы тебе в этом не помощники».

— Вертолет перегружен, — вслух глухо проговорил он, жалея, что вообще встрял в разговор, отнимающий время. — Пассажиров мы не берем.

Лицо девушки мгновенно вспыхнуло, кровь прилила к щекам.

— Но у меня разрешение! — Она в отчаянии сунула под нос Качалина фирменный бланк Министерства по делам беженцев.

— Филькина грамота, — усмехнулся Антон. — Будь у вас даже письмо из Секретариата ООН, я не повезу вас.

— Что значит «филькина грамота»?

«Ну и настырная, — подумал Антон, — она меня уже достала».

— У меня нет времени на пустые препирательства, — сказал он. — Пропустите, наконец, мой ответ вам известен!

Элис Петерсон, по-детски обиженно поджав губы, отошла, освобождая дорогу Качалину. Одернула нервными пальцами блузку, поправила растрепанные ветром волосы. Когда он прошагал мимо, крикнула вслед с горьким отчаянием:

— Счастливого полета, капитан!

Антон чуял спиной ее гневный взгляд, но не обернулся.

За обычной сумятицей дел досадный инцидент в аэропорту как-то подзабылся. Другие хлопоты и заботы навалились на Антона. Качалин ни разу не вспомнил об Элис, полагая, что это была единственная встреча: упрямая девушка с дымчатыми глазами просто мелькнула в его судьбе, как десятки других людей, с которыми он не стремился вступать в отношения долгие и серьезные.

Однако вскоре оказалось, что Антон ошибся.

Прошла неделя.

Экипаж Качалина еще четырежды побывал в джунглях, доставляя необходимые грузы. Сегодняшний рейс был обычным — простая работа вертолетчиков.

Тяжелая винтокрылая машина летела на северо-восток. Искаженная горбатая тень скользила по зеленому покрову джунглей. Маршрут был проложен вдоль берега широкой реки. Внизу, справа по курсу, несся вспененный мутный поток — река вспухла после обильного ночного ливня. Изредка на воде виднелись лодки аборигенов, решившихся побороться с потоком. Пылающий солнечный шар слепил летчиков, заглядывая в кабину справа. Боковой ветер заворачивал хвост вертолета, и Антону приходилось напряженно следить за приборами и ориентирами на земле, о которых изредка напоминал штурман, доворачивать машину, придерживаясь проложенного курса.

— Ну и пекло! — пожаловался за спиной бортмеханик.

Угрюмый штурман, из которого каждое слово надо было клещами вытаскивать, лишь скосил желтые глаза на Володю: чего молодняк суетится? Бывший афганский летун, штурман Усольцев после контузии начал заикаться, поэтому предпочитал больше молчать.

Качалин вытерся полотенцем и тоже никак не отреагировал на жалобу Володи. Он думал о своем.

Если бы год назад кто-то сказал Антону, что он будет летать в африканском небе, а не на буровые арктического побережья Сибири, он бы просто добродушно посмеялся над таким шутником. Что, собственно, он забыл в Африке, если уже сердцем прикипел к родному Северу?