Булгаков Михаил Афанасьевич
Шрифт:
Бульвар завизжал, заревел, и тысячные, как показалось, толпы запрыгали, заухали вокруг Таракана.
«Погиб я, делегат жалкий, – помыслил Таракан, – черная моя судьба. Кто ж это мне, дьявол, ножик продал и зачем?»
Он швырнул финку в траву, прислушался, как кепка, вся в пузырях и крови, давится и умирает. Таракану стало жалко кепку и почему-то того жулика с ящиком… «Понятное дело… он на хлеб себе зарабатывает… Правда, жулик… но ведь каждый крутится, как волчок…»
– Не бейте меня, граждане, – тихо попросил пропащий Таракан, боли от удара не почувствова‹в›, а только догадавшись по затемненному свету, что ударили по лицу, – не бейте, товарищи! Делегат я месткома пекарни № 13… Ох, не бейте. Профсоюзные деньги проиграл, жизнь загубил свою. Не бейте, а вяжите! – молвил Таракан, руками закрывая голову.
Над головой Таракана пронзительно, как волчки, сверлили свистки.
«Ишь, сколько милиции… Чрезвычайно много набежало, – думал Таракан, отдаваясь на волю чужим рукам, – раньше б ей надо было быть. А теперь все равно…»
– Пускай бьют, товарищ милицейский, – глотая кровь из раздавленного носа, равнодушно сказал Таракан, понимая только одно, что его влекут сквозь животы, что ноги его топчут, но уже по голове не бьют. – Мне это все равно. Я неожиданно человека зарезал вследствие покупки финского ножа.
«Как в аду суматоха, – подумал Таракан, – а голос распорядительный…»
Голос распорядительный, грозный и слышный до Кудринских, ревел:
– Извозчик, я тебе покажу – отъезжать! Мерзавец… В отделение!!!
ВОСПАЛЕНИЕ МОЗГОВ
Посвящается всем редакторам еженедельных журналов
В правом кармане брюк лежали 9 копеек – два трехкопеечника, две копейки и копейка, и при каждом шаге они бренчали, как шпоры. Прохожие косились на карман.
Кажется, у меня начинают плавиться мозги. Действительно, асфальт же плавится при жаркой температуре! Почему не могут желтые мозги? Впрочем, они в костяном ящике и прикрыты волосами и фуражкой с белым верхом. Лежат внутри красивые полушария с извилинами и молчат.
А копейки – брень-брень.
У самого кафе бывшего Филиппова я прочитал надпись на белой полоске бумаги: «Щи суточные, севрюжка паровая, обед из 2-х блюд – 1 рубль».
Вынул девять копеек и выбросил их в канаву. К девяти копейкам подошел человек в истасканной морской фуражке, в разных штанинах и только в одном сапоге, отдал деньгам честь и прокричал:
– Спасибо от адмирала морских сил. Ура!
Затем он подобрал медяки и запел громким и тонким голосом:
Ата-цвели уж давно-о!Хэ-ри-зан-темы в саду-у!..Прохожие шли мимо струей, молча сопя, как будто так и нужно, чтобы в 4 часа дня, на жаре, на Тверской, адмирал в одном сапоге пел.
Тут за мной пошли многие и говорили со мной:
– Гуманный иностранец, пожалуйте и мне 9 копеек. Он шарлатан, никогда даже на морской службе не служил.
– Профессор, окажите любезность…
А мальчишка, похожий на Черномора, но только с отрезанной бородой, прыгал передо мною на аршин над панелью и торопливо рассказывал хриплым голосом:
У Калуцкой заставыЖил разбойник и вор – Камаров!Я закрыл глаза, чтобы его не видеть, и стал говорить:
– Предположим, так. Начало: жара, и я иду, и вот мальчишка. Прыгает. Беспризорный. И вдруг выходит из-за угла заведующий детдомом. Светлая личность. Описать его. Ну, предположим, такой молодой, голубые, глаза. Бритый? Ну, скажем, бритый. Или с маленькой бородкой. Баритон. И говорит: «Мальчик, мальчик». А что дальше? Мальчик, мальчик, ах, мальчик, мальчик…
«И в фартуке», – вдруг сказали тяжелые мозги под фуражкой. «Кто в фартуке?» – спросил я у мозгов удивленно. «Да этот, твой детдом».
«Дураки», – ответил я мозгам.
«Ты сам дурак. Бесталанный, – ответили мне мозги, – посмотрим, что ты будешь жрать сегодня, если ты сей же час не сочинишь рассказ. Графоман!»
«Не в фартуке, а в халате…»
«Почему он в халате, ответь, кретин?» – спросили мозги.
«Ну, предположим, что он только что работал, например – делал перевязку ноги больной девочке, и вышел купить папирос „Трест“. Тут же можно описать моссельпромщицу. И вот он говорит: „Мальчик, мальчик…“ А сказавши это (я потом присочиню, что он сказал), берет мальчика за руку и ведет в детдом. И вот Петька (мальчика Петькой назовем, такие замерзающие на жаре мальчики всегда Петьки бывают) уже в детдоме, уже не рассказывает» про Комарова, а читает букварь. Щеки у него толстые, и назвать рассказ: «Петька спасен». В журналах любят такие заглавия».
«Па-аршивенький рассказ, – весело бухнуло под фуражкой, – и тем более что мы где-то уже это читали!»
«Молчать, я погибаю!» – приказал я мозгам и открыл глаза.
Передо мною не было адмирала и Черномора и не было моих часов в кармане брюк.
Я пересек улицу и подошел к милиционеру, высоко поднявшему жезл.
– У меня часы украли сейчас, – сказал я.
– Кто? – спросил он.
– Не знаю, – ответил я.
– Ну, тогда пропали, – сказал милиционер.
От таких его слов мне захотелось сельтерской воды.