Она взглянула мне в лицо так, как будто искренне удивилась моему интересу ко всему этому:

— Они видели кое-кого.

— Кого?

— Привидение. Умершего человека.

— Да кого именно, черт побери?

Последнюю фразу я почти выкрикнул, в моем напряженном голосе слышался еле сдерживаемый гнев.

Я увидел, что она почти испугалась меня.

— Музыканта.

— Музыканта?

— Да.

— Саксофониста? Негра? Джазмена, жившего в XX веке? Альберта Эйлера?

Она уставилась на меня, на этот раз по-настоящему удивленная. В ее взгляде вспыхнула надежда. Это был взор влюбленного человека, говорящий: «А… и ты тоже?»

— Верно, — ответила Карен.

Не стоит рассчитывать на то, что я сумею подробно объяснить вам причины возникновения и принципы функционирования релятивистских феноменов, в которые погружает нас нейровирус Широна-Олдиса. Я не знаю, почему за сутки до Карен видел тот же самый сон. И уж тем более не знаю, почему этот сон для меня имел самые благоприятные, а для нее — тяжелейшие последствия. Мне известно лишь то, что Карен не разбудил портье и потому ее сон не прервался на середине. Умерший джазмен в деталях растолковал космонавтам, как починить малый реактивный двигатель, который им никак не удавалось запустить, даже после двух бесплодных выходов в открытый космос с использованием УПК. [29] Именно Карен вышла в безвоздушное пространство, чтобы починить отказавший модуль, после чего джазмен рассказал всем им о части последних суток своей жизни — этого рокового ноябрьского дня 1970 года. В заключение музыкант поведал, что станция вскоре сможет немного набрать высоту, но таким образом они получат всего лишь отсрочку длиною в двадцать четыре часа.

— Почему? — спросил я.

Карен отхлебнула сока. Я видел, что ей приходится постоянно бороться с приступом хандры, характерным для состояния постОСП.

— Потому что следует соблюдать локальный термодинамический баланс, — ответила она.

Я почувствовал, что она сама толком не понимает смысла этой фразы, а просто слово в слово повторяет услышанное ранее выражение.

Я тоже не понимал ни слова.

Карен не стала ждать, пока я задам вопрос:

— Это фундаментальный закон, гармония, которую ни в коем случае нельзя нарушать, ясно?

— Нет, не ясно.

— Раз парни на станции получили сутки отсрочки, нужно, чтобы кто-то другой лишился этих двадцати четырех часов.

Я подавил дрожь в голосе:

— Кто?

Она слегка помолчала, задумавшись. Я понимал, что она пытается воспроизвести перед мысленным взором недавний опыт в том виде в каком она его пережила, с присущим этому видению ощущением реальности происходящего.

— Кто угодно… любой, кто находится на другом конце цепочки…

— Какой цепочки?

Она нахмурилась:

— Не знаю… Очевидно, это как-то связано с нейровирусом, но… Это что-то вроде цепочки. Альберт Эйлер сказал, что это похоже на двойную спираль ДНК, но на самом деле речь идет о какой-то структуре, спрятанной в недрах реальности… Это что-то вроде… Может, что-то вроде закодированного изображения, фрактального кода?.. Но я не знаю, что это означает. А вот парни со станции, судя по их виду, все понимали, но не верили собственным глазам и ушам…

Я попытался соединить разрозненные элементы информации, как вещества в наборе для юных биохимиков, однако это мне, по большому счету, не удалось. Да, я кое-что читал о ДНК в электронной библиотеке Центра № 14, но знал о таких вещах недостаточно для того, чтобы нарисовать в собственной голове ментальную картину-макет описываемого явления.

Впрочем, тут мне на ум пришло одно из самых личных воспоминаний.

— Скажи-ка, а не связана ли эта двойная спираль с нашими снами? Ну знаешь, этими видениями пары сплетенных, перекрутившихся друг вокруг друга змей или призрачных драконов, как будто сошедших со страниц старинных книг?

Мы с Карен часто обсуждали эти образы, и как-то, за несколько недель до перевода в спецпоселение, я вскользь коснулся их в разговоре с Коэн-Солалем.

Я уже не помню, что он говорил вначале, но прежде чем с поразительной точностью описать существ из наших видений, доктор пробормотал всего лишь одну фразу:

— Космический змей…

— Что? — переспросил я.

— Да так, ничего… одна теория… но доступ к подобного рода книгам теперь запрещен…

— Что за теория, доктор? — продолжал настаивать я.

— Ее суть сложно объяснить… Образ змея, вернее, пары сплетенных змей обнаруживается в мифах всех народов и в большинстве великих религиозных учений планеты — от Ветхого Завета до кодекса майя, от обрядов сибирских шаманов до скандинавских саг, от мистических практик аборигенов Австралии до истоков индуизма. В конце XX века в американской этнологии была разработана очень интересная теория о связях между ДНК и определенными «обостренными состояниями сознания», чрезвычайно похожими на ваши кризисы, с той лишь разницей, что те люди вызывали их у себя намеренно, например при помощи галлюциногенных составов, которые глотают индейцы в джунглях Амазонки… Нарби [30] констатировал одну удивительную штуку: индейцы обладали невероятным, детальнейшим знанием об окружающей их экосистеме, вплоть до точного местонахождения и фармакологических свойств некоторых редких растений или животных. Они знали все о сущности настоящего «контролируемого хаоса», который представляют собой нетронутые человеком джунгли. И Нарби показал, что аборигены никогда не сумели бы собрать столь великолепные базы данных только при помощи эмпирических методов «первобытных» цивилизаций. Однако ученый пошел дальше и открыл самую поразительную вещь: индейцы знали все это благодаря своим галлюциногенным составам. Благодаря айауаске [31] они подключались к внутренней, секретной базе данных и получали возможность расшифровать целую кучу информации… Нарби сам попробовал галлюциноген и пришел к выводу, что в ходе видений регулярно повторяется образ двух сплетенных змей. Ученый выстроил всю свою теорию на аналогии между этой парой рептилий и структурой ДНК. Он думал, что ДНК содержит в себе настоящий кладезь всеобъемлющих, космических сведений о сути окружающего мира и что мозг при помощи определенных молекулярных веществ способен «декодировать» эти пока что скрытые базы данных.

Я несколько долгих минут размышлял над словами Коэн-Солаля. И в конце концов спросил:

— Доктор… Вы полагаете, что мы тоже вступаем в контакт с этим змеем из ДНК?

Он ничего не ответил, лишь пристально взглянул мне в глаза. Этого мне вполне хватило для того, чтобы уловить направление его мыслей.

Доктор Коэн-Солаль не излагал эти теории на публике. В те времена за такое вполне можно было схлопотать обвинение в «пропаганде наркотических веществ», и я подозреваю, что он не говорил ничего подобного никому из своих коллег в стенах Центра. Врач лишь проводил кое-какие персональные опыты по ночам или в свободные от работы часы в неприметных и небольших помещениях больницы. Он наблюдал за десятком носителей вируса. Я попросил Коэна-Солаля включить Карен в эту группу пациентов, и ему пришлось попотеть, чтобы забрать ее дело у другого врача, за что я отблагодарил его, как только мог. Я помню, что доктор особенно тщательно изучал природу ультрафиолетового свечения, испускаемого зрительным нервом во время стадий обострения вируса. Он сказал мне, что с конца XX века известно о способности ДНК излучать ультраслабые фотоны, называемые биофотонами. Самый удивительный факт состоял в том, что ДНК испускало свечение именно в видимой для нас части спектра, ближе к инфракрасным и ультрафиолетовым лучам, и доктор Коэн-Солаль начисто отрицал версию о случайности подобного феномена. По его мнению, речь наверняка шла о необходимости описываемого явления, причины которого пока оставались тайной. Эксперименты Коэн-Солаля были в самом разгаре, когда нас, восемьдесят восемь носителей вируса, внезапно перевели в спецпоселение.