Моя мама сказал, что, как мать, я произошла не от обезьяны, а от медведя. Медведица забрасывает своего медвежонка на какое-нибудь дерево и убегает. А ему, бедняге, нужно сначала каким-то образом слезть, а затем попытаться в одиночку найти себе пропитание. И он становится самостоятельным, потому что ничего другого ему просто не остается.

К тому моменту, как мы развелись, у меня был период наивысшего подъема всех жизненных сил, акмэ. Видимо, поэтому некоторое время спустя все покатилось вниз. Ведь когда стоишь на самой верхушке, можно только спускаться. Конечно, если у тебя нет пропеллера на голове. Луна и та, достигнув полноты, идет на убыль, чтобы затем снова настало полнолуние.

Я была в такой физической форме, в какой не была еще никогда в своей жизни — я упорно трудилась пять лет и приобрела великолепную фигуру. Каждый день я пробегала километр по лесу, и каждый раз радовалась, видя себя в зеркале.

После трех лет нашего супружества Янни сказал:

— Или ты бросаешь пить, или я ухожу. Нельзя пить как лошадь!

— А мне можно!

— Только без меня! Или я, или алкоголь! Ты должна выбрать.

Эта беседа состоялась после лихой попойки на Родосе, где мы отдыхали, когда я, путаясь в ногах, вывалилась из ресторана, а какой-то англичанин пытался сопроводить меня в туалет. Янни увидел все это, приволок меня домой, дал отоспаться и обрушил свой ультиматум на мою бедную похмельную голову.

— Итак… что ты выбрала?

Мне не нужно было слишком долго думать над этим — благодарение Господу, я решила сразу.

— Ты, — сказала я. И все сразу стало просто. Следующие пять лет я не брала в рот ни капли спиртного и заодно бросила курить.

За эти восемь лет было много всего. Мы оба играли в театре, а я устраивала еще и свои собственные выступления, среди которых были двухчасовые шоу во всех больших залах Германии с десятками тысяч зрителей. Мы великолепно развернулись, выстроили себе прекрасную базу, и у меня было все, чего я хотела, — много денег, слава, муж, ребенок, даже небольшое поместье за городом.

И тут у меня возникло желание уйти от Янни, так он надоел со своими вечными нервотрепками и умением все превращать в скандал. Я была сыта по горло и тем, что всегда кто-то знает все лучше меня, и, прежде всего, самим Янни с его видимостью бурной деятельности и персидскостью. Мне не хватало прежней свободы и покоя. В течение пяти лет я об этом не думала, и вот, наконец, после того, как мы восемь лет прожили вместе, я все-таки решилась и все высказала. Янни снял небольшой домик и переехал.

Но прежде он устроил-таки сцену — прыгал перед своими родителями и орал, что ему еще нужны мои деньги и что завтра же он опозорит меня через все газеты; думаю, это он от разочарования. Конечно, ничего он мне не сделал, только переманил к себе всю администрацию, вместе с агентами по турне.

Я думала: «Ну и ладно, будем снисходительны, в конце концов, он вынужден был это сделать, иначе завтра остался бы без денег. К тому же, это было еще не самое худшее, что со мной могло произойти, учитывая его феноменальную способность всюду совать свой нос».

И я осталась на своей усадьбе, радуясь широким возможностям для авантюр, которые представились вновь одинокой женщине.

Как-то раз в Гейдельберге около полуночи я выходила из городского театра через служебный вход и возле неосвещенного подъезда уже собиралась было сесть в машину, как вдруг услышала тихое покашливание и остановилась.

Навстречу мне из темноты вышел мужчина. Или, скорее, существо. Хромающее существо мужского пола — нечто искореженное, карликового роста. Не выше метра десяти, с горбом, который заставил левую руку спастически поджаться, а плечо — задраться, правая нога выгнута полумесяцем.

— Добрый вечер.

Голос звучит низко и мелодично. Я все-таки испугалась и отшатнулась.

— Не могли бы вы подарить мне две минуты своего драгоценного времени? — спросил он и приподнял свои густые, сильно изогнутые брови, сделавшие выражение лица почти надменным.

— Да, конечно, — вежливо ответила я ему.

Очевидно, ему тоже нужен автограф, как и всем этим ненормальным типам, которые ждут у служебного входа иногда с десяти часов утра до семи вечера, одинокие, нелюдимые, страшненькие, затерявшие где-то смысл своей жалкой жизни, они надеются, что глянцевый блеск знаменитостей, хоть издалека, осветит и их убогое существование.

— Я не собиратель автографов, — сказал он, как будто прочтя мои мысли. — Мне будет достаточно две минуты помериться с вами силами, почувствовать вас в полутора метрах от себя…