— Не в кругу. — И Трясучка встал.

Кальдер протянул запястья.

— Пора?

Выпрыгнув, нож сверкнул розовым отраженьем рассвета и метко рассёк шнур.

— Пора.

— Ждать и всё? — хрипло произнёс Ручей.

Чудесная перевела суровый взгляд на него.

— Разве что тебе охота выступить под плясовую. Разогреешь народ.

Ручью было неохота. Круг разровненной граблями земли в самом сердце Героев сейчас казался обездоленным местом. Такой пустой, такой голый, тогда как по всему его размеченному булыжниками краю туго набились люди. В точно таком же кругу его отец сразился в поединке с Девятью Смертями. Сразился, и умер, и нелёгкой смертью.

А в этом кругу держало щиты множество великих мужей со всего Севера. Помимо остатков дюжины Утробы, на половине Доу расположились Бродда Стодорог, Кайрм Железноглав и Глама Золотой, а с ними целая уйма их названных.

Коль Долгорукий с парой других старых вояк стоял на противоположной стороне поединка, и им явно невесело там находиться. Кучка была бы жалкой, по сравнению со стороной Доу, когда б над всеми, словно горный пик над холмами у подножия, не возвышался самый большущий из людей, когда-либо виданных Ручьём.

— Кто это чудовище? — пролепетал он.

— Входящий-Со-Стуком, — шепнул в ответ Поток. — Вождь всех земель к востоку от Кринны. Там одни херовы дикари, и, говорят, он хуже всех.

Стая дикарей, тут как тут, разместилась за спиной у великана. Народ с буйными шевелюрами и буйными замашками, протыкавший кожу костями и расписными наколками, обвешанный черепами и тряпками. Народ, судя по виду выскочивший прямо из старинных напевов, может из того, где Шубал-Колесо похитил дочь владыки утёса. Как же там было?

— Идут, — проворчал Йон. Неодобрительный ропот, пара резких слов, но в целом — напряжённое молчание. Воины на той стороне круга расступились, и внутрь прошёл Трясучка, волоча под локоть Кальдера.

Тот важничал куда меньше чем в первый раз, когда Ручей увидел его подъехавшим на стройном коне к раздаче оружия Долгорукого, зато продолжал ухмыляться всё так же насмешливо. Нетвёрдой, бледнолицей, красноглазой — но всё-таки, ухмылкой. Трясучка выпустил его, небрежно прохлюпал семь шагов голой слякоти, оставляя полоску потихоньку заполнявшихся жижей отпечатков сапог, стал в строй возле Чудесной и взял щит у мужика позади неё.

Кальдер кивками через весь круг приветствовал каждого названного, словно встречал старых приятелей. Кивнул и Ручью. Когда Ручей в первый раз увидел эту улыбку, её переполняла гордость, переполняла насмешка, но с тех пор, похоже, изменились они оба. Если теперь Кальдер и насмехался, то насмехался над одним лишь собой. Ручей серьёзно кивнул в ответ. Он знал, что такое смотреть в лицо смерти — и, в общем, чтобы улыбаться в такое время, требуются кое-какие кости. Кое-какие кости.

Кальдер был так напуган, что лица на дальнем краю круга слились в одно размазанное пятно. Но он решил встретить Великого Уравнителя так, как встретил того отец. Как встретил брат. С кое-каким достоинством. Поставив перед собой эту цель, он продолжал цепляться за свою улыбку, кивая растёкшимся, неопознанным лицам, как если бы те явились на его свадьбу, а не на похороны.

Его потянуло поговорить. Заполнить время болтовнёй. Чем-нибудь — помешать себе думать. Кальдер ухватился за руку Долгорукого, ту, которая свободна от потрёпанного щита.

— Ты пришёл!

У старика всё никак не шло встретить его взгляд.

— Самое малое с моей стороны.

— А с моей — самое большее. Передай Сефф за меня… ладно, скажи ей — прости.

— Скажу.

— И взбодрись. Это не похороны. — Он пихнул старика под рёбра. — Пока. — После россыпи хохотков, которую он этим заслужил, стало не так тянуть обгадить штаны. Среди них слышался спокойный, низкий смех. Откуда-то с вышины. Входящий-Со-Стуком, и по всем признакам, на стороне Кальдера. — Ты держишь щит за меня?

Великан постучал дубиной указательного пальца по, с виду крошечному, деревянному кружочку.

— Ага.

— В чём же причина?

— В схватке мстительной стали и напоении жаждущей крови земли? В победном рёве и вскрике умирающего? Нужна ли мне большая причина, чем смотреть, как люди отдают всё и всё забирают, как жизнь и смерть качаются на лезвии клинка?

Кальдер сглотнул.

— Всё же, почему на моей стороне?

— Здесь было свободное место.

— Точно. — Больше ему и нечего предложить. Лишь хороший вид на зрелище, как его зарежут. — И ты пришёл ради свободного места? — спросил он Бледного Призрака.

— Я пришёл ради тебя, ради Скейла и ради вашего отца.

— И я, — добавил Ганзул Белоглазый.

После всей ненависти, которую он с себя стряхнул, капелька преданности чуть было не расколола его ухмылку напополам.

— На самом деле, тронут, — каркнул он. По-настоящему печальным было то, что это правда. Он стукнул кулаком в щит Белоглазого, сжал плечо Бледного Призрака. — На самом деле.

Но время для мокрых глаз и объятий стремительно уходило в прошлое. Был шум в толпе, затем движение, затем щитоносцы раздвинулись в стороны. Сквозь проход вразвалочку вышел Хранитель Севера, непринуждённо, как игрок, заранее выигравший великую ставку, его чёрный штандарт нависал над ним тенью неминуемой смерти. Он разоблачился до кожаного жилета, на руках и плечах наливались ветви жил и туго свитые мускулы, и цепь, что носил отец Кальдера, свисала с его шеи, подмигивая алмазами.