Когда у Людки что-нибудь не ладилось, не клеилось, когда ей было плохо, она бралась за «Кон-Тики». Открыв наугад книжку, она перечитывала историю знаменитой экспедиции, восхищаясь смелостью ученых, отважившихся посягнуть на давным-давно признанные (и где? В знаменитых университетах!) теории, и все ее беды начинали казаться ей просто смехотворными. Так, временное помрачение ума, ДДТ, не более того.

Было воскресенье, робкое апрельское солнце заглянуло на минутку в комнату, где лежала на тахте Людка, и скрылось. Дома никого не было, родители уехали к тетке.

«Даже и воскресенье не удается поваляться всласть, — с раздражением отметила Людка. — Каждое утро встаешь в семь часов и утешаешь себя мыслью: «Ничего, скоро воскресенье», а приходит это долгожданное воскресенье, и ноги сами выносят тебя из постели ровно в семь, словно ты — это не ты, а пожарник в отставке, услыхавший сигнал тревоги».

Лидия перебралась ни тахту в большую комнату и включила радио. До концерта по заявкам оставалось еще много времени. Людка посмотрела на фотографию Тура Хейердала и захлопнула книгу. Пожалуй, стоит заглянуть на кухню. На плите, разумеется, красовалась кастрюлька с молочной овсяной кашей, а на холодильнике стояла тарелка с ветчиной и масло. Людка разрезала пополам две булочки, помазала маслом, положила сверху ветчину. Потом, не торопясь, вылила овсянку в уборную, а в кастрюлю налила воды. Пусть отмокает. Десять месяцев в году ей приходилось есть на завтрак либо овсяную, либо манную кашу. И только после каши, когда ни на какую еду уже и смотреть не хочется, бутерброд. Овсянка! Что ж, она бы охотно ела овсянку, но только не на кухне, не за столом. «Однажды утром, когда мы сидели за завтраком, шальная волна угодила в кашу и совершенно бесплатно научила нас тому, что овсянка в значительной степени перебивает неприятный вкус морской воды». Ничего, будет и на ее улице праздник, и ей доведется попробовать овсянку с морской водой! Конечно, если б она сейчас пришла куда-нибудь (куда?) и сказала: «Извините, мне бы хотелось принять участие в кругосветном путешествии», ее непременно спросили бы: «А что вы умеете делать? В какой области?» Ну и что бы она могла ответить? Ничего. А вот когда она будет великим биологом и работы ее получат широкое признание, те же люди сами к ней прибегут. Войдут в Людкину лабораторию и, робея в присутствии знаменитости, обратятся к ней с просьбой: «Не согласитесь ли вы, пани магистр…» [7] Или нет, они скажут: «Не согласитесь ли вы, пани доцент [8] , принять участие в научной экспедиции в Бразилию? У нас уже есть журналист, орнитолог, метеоролог, а также предложили свои услуги два биолога, но нам бы очень хотелось, чтобы вы… ваши труды… можем ли мы надеяться…» А Людка отодвинет в сторону свои препараты, неторопливо снимет очки (из-за непрерывной работы с микроскопом зрение у нее, безусловно, испортится), сунет руки в карманы халата… Или нет, не так: она возьмет сигарету, они все подскочат с зажигалками — неизвестно, у кого прикуривать, — выпустит изо рта длинную струйку дыма и скажет: «Согласна, но при одном условии: чтобы среди нас не было слюнтяев и нытиков, которые станут хныкать, что каждый день приходиться есть овсянку!» Неплохо также съездить в Новую Гвинею… Отец говорит, что все это фантазии. Вот так фантазии! Столько великих дел совершается на земле — почему же это фантазии? Уж если кому очень-очень чего-нибудь захочется, он этого добьется, можно не сомневаться. А яхта «Смелый»? А Телига? А польские экспедиции на Гиндукуш? Так что никакие это не фантазии. Конечно, для того, кто только и мечтает поскорей выскочить замуж или побольше заработать, это пустые фантазии. А Людка подаст в университет, на биофак. И поступит туда, это ясно, как дважды два — четыре. И вовсе не потому, что единственная пятерка, украшающая ее скромный дневник, — по биологии, просто не может быть, чтобы ее срезали на экзамене… Людка вздохнула и доела вторую булочку. Будущее ее ждет блестящее, тут двух мнений быть не может. Только в настоящем пока сплошные неприятности. Людка налила себе чаю, отрезала кусочек лимона и подошла к окну. Уже вторую неделю «шкоды» не было на месте. Тот Человек куда-то уехал. Интересно куда? Был конец марта, и Людка предполагала, что он отправился в горы. Там в это время полно снегу. Людка представила себе такую картину: Он с лыжами в руках садится в кабинку фуникулера; на Нем спортивная куртка и серые наушники; поднявшись на базу, Он осматривает перед спуском лыжи, снимает на минуту куртку, пьет чай; девушки с подрисованными глазами посматривают в Его сторону, а Он — ноль внимания. Он выше этого. По правде скапать, Людка теперь думала о Нем не так много, как раньше. Наверно, просто времени не хватало. Но этот блестящий воображаемый спуск с вершины производил ошеломляющее впечатление — прямо дух захватывало. Его не было в Варшаве, потому Людка и не послала Ядзю за макулатурой. А когда Он вернется… Надо будет еще подумать. Но может быть, Он археолог, ассистент профессора Михаловского, и уехал в Египет на раскопки? Не все же ассистенты профессора снимаются в фильме по его книге «Архангелы и шакалы». А может быть, Он вовсе не археолог, а выдающийся хирург и в эту минуту спасает кому-нибудь жизнь, а Людка уписывает третью булочку и шарит в холодильнике?..

Людка отодвинула недопитый чай. Концерт по заявкам начался, и, конечно, первым делом по просьбе какого-то «несносного класса» передали любимую песню их учительницы. Несносный класс! Не могли уж придумать что-нибудь поостроумнее! Людка тоже хотела бы, чтобы по ее заявке по радио передали что-нибудь для пани Мареш, но в классе могут подумать, что она подлизывается. Голос по радио сообщил:

Но и выключать радио нельзя — а вдруг передадут что-нибудь стоящее! Ох, до чего обидно, что она не видела ни одного фильма с Монтгомери Клифтом! Вот бы с кем потанцевать. Но он умер. Вообще страшная это штука, когда умирают молодыми. А вдруг она, в своей лаборатории, в своем кабинете… Ну да, а пока что у нее пара по физике. Подгоняла химию и отстала по физике. По химии вытянула на троечку, а по физике пан Касперский недрогнувшей рукой поставил двойку. Корчиковский в это время играл с Казиком в «морской бой». Теперь надо взяться за физику и постараться не завалить снова химию. Ну и жизнь! Вообще в школе приходится все время быть начеку, потому что директор, которого до поры до времени удерживала властной рукой пани Мареш, в конце концов встал на дыбы и велел вызвать пани Бальвик. Пани Мареш как могла подготовила пани Бальвик и во время разговора с директором принимала главные удары на себя, но директор разошелся вовсю. Правда, он признал наличие смягчающих обстоятельств и учел все детали, но тем не менее, в угоду своей ненасытной педагогической совести, предложил поставить Людке четверку по поведению. Пани Мареш долго и терпеливо пыталась ему втолковать, что, если ученице снижают отметку по поведению, класс должен знать, по какой причине, а поскольку вся история носит характер деликатный, объяснять ничего никому нельзя. Тогда директор пошел на уступку и разрешил принять официальную версию, будто четверку по поведению Людка получила за пренебрежительное отношение к школьной эмблеме. («Пусть только эта Бальвик попробует еще что-нибудь выкинуть!»)

Класс моментально изменил прежней моде, гордую эмблему школы все дружно прицепили, по правилам, на левый рукав, а Людке, как невинной жертве, пострадавшей за коллектив, выражали сочувствие. В дело вмешались даже органы классного самоуправления — староста признался пани Мареш, что не одна Людка… Однако пани Мареш, старательно избегая устремленных на нее взглядов (обычно она умудрялась глядеть во все сорок пар глаз сразу), сухо пресекла дискуссию, сказав, что просто на этот раз попалась Бальвик, и начала спрашивать поэтов XVI века, которых никто не читал, — так что в классе сразу стало тихо. Один Корчиковский что-то учуял и объявил, что ему все это кажется подозрительным: «До сих пор подобных случаев не бывало. А может, директор встретил нашу коллегу Людмилу Бальвик в ночном кабаре? И дело просто прикрыли, чтобы не ввергать в искушение малолетних, а Людмиле Бальвик дать возможность вернуться в ряды полноценных членов общества?»

Так или иначе, Людка немного выделилась из общей беспокойной массы — в результате всякий раз, когда ей хотелось совершить какой-либо не предусмотренный школьными правилами поступок, она вынуждена была спрашивать себя: «А никто, случайно, не решит, что я опять что-нибудь выкинула?» И приходилось сдерживаться, другого выхода не было. Мама, вернувшись из школы после «приятного» разговорчика, долго не могла успокоиться и все повторяла: «Ах, Юзек, если б ты слышал, я, конечно, все понимаю, но чтобы девочка, школьница, нет, Юзек, если б ты только слышал…» А пап Юзеф Бальвик высказался коротко и ясно: в его время отец снял бы ремень и… Но теперь это не и моде».

И они тут же послали Людку вынести ведро с мусором — пусть знает свое место. На этом обсуждение, в сущности, и закончилось. Нельзя сказать, чтоб родители у Людки были очень современными, но мотивы Людкиного поступка они понимали, а кроме того, маму вызывали в школу впервые.

Концерт по заявкам кончился, ничего поящего не выдали, а день таял, как кусок мыла на разогретой сковородке. Скоро пора идти в бассейн, а у нее ничего не сделано. Людка помыла кастрюлю и стакан и обнаружила дыру в купальной шапочке. Эх, вот бы ей белый эластичный купальник! Но мама в ответ на робкий Людкин намек заявила, что она еще не совсем сошла с ума. Людка долго ломала голову, как бы заработать на такой костюм. Если б она училась в университете, ничего не было бы проще — поступила бы в какую-нибудь студенческую артель. А сейчас что придумаешь? Кто и на какую работу возьмет ученицу девятого класса? Хотя Людка умела и полы натирать, и ковры выбивать, и за ребенком могла присмотреть, и за покупками сходить и, коли уж на то пошло, автомобиль могла вымыть как игрушку. Когда-то она с радостью помогала Стефану наводить блеск на его «фиат». Можно, конечно, начать откладывать на купальник из карманных денег. Но тогда — даже если «железно» решить не есть вафель и не терять авторучек, никогда не покупать жевательной резинки и книжек и всегда ходить пешком — она накопит на такой костюм как раз к защите диссертации или в лучшем случае к окончанию университета. От винных бутылок доход невелик — гости к ним приходят редко, бутылки от уксуса будут только осенью, когда маринуют грибы, в суп мама вместо уксуса добавляет лимонную кислоту. А пока отмоешь бутылку от растительного масла, пропадет всякая охота получать этот несчастный злотый. Банки от варенья, которых в доме полно, в магазине не принимают. Даже баночки от меда, чистехонькие, с завинчивающимися крышками, и то не берут. Только однажды Людке, удалось заработать: зимой в кондитерской стали покупать сушеные апельсиновые и лимонные корки, но вскоре в газете появилось сообщение, что цитрусовые опрыскивают ядовитыми химикалиями, и корки принимать перестали. Потом в магазине самообслуживания напротив начали скупать черствый хлеб, но тут, как нарочно, врачи запретили отцу есть свежий, и это дело тоже не выгорело. Да где уж там копить, если даже в кино редко бывают льготные билеты, а на ковбойский фильм и вовсе билета не достанешь.

И Людка со вздохом сунула в сумку белый трикотажный купальник. Зато вот сумка у нее что надо. Не какая-нибудь там «Сабена» с фотографией красавчика-киногероя в слюдяном окошечке, а роскошная, комбинированная: с одной стороны черный кожзаменитель, с другой — яркая клетка. В общем, сумочка имеет вид. Да и пальтишко ничего. Из толстого синего вельвета на белом искусственном меху, сверху донизу на «молнии». И куртка у нее хоть куда, и джинсы, и шерстяные кофточки, и блузки — можно жить, если только добавить ко всему этому эластичный купальник. На пляже еще туда-сюда, а вот в воде…