Тут замечательно, кроме других черт, в которых сохранилась память о бесчеловечном культе Дахаки, ещё и то обстоятельство, что он является приглашённым будто бы из Аравии на персидский престол. Известно, что в соседней Аравии, дольше чем в других землях, удержался обычай приношения людей в жертву; отсюда становится понятным указание на арабское происхождение Зохака. [527]

Кроме вышеприведённого сказания о Дахаке, в Зендавесте есть ещё одно, очень слабое указание на уничтожение в новой зароастровой религии прежнего культа кровавых жертвоприношений. В одном месте (Yaçn. IX, 9) говорится о Кересаспе (позднейшем Гершаспе, Gershasp), «могущественном герое, который убил змею Срвару, пожиравшую лошадей и людей, змею ядовитую, зелёную. На её коже рос зелёный яд, толщиной в дюйм. На её-то спине Кересаспа вскипятил в полдень воду в железном котле; змея согрелась и вспотела. Она бросилась из-под котла и разлила кипяток; смелый же Кересаспа отскочил в сторону в испуге». [528] В позднейших источниках это сказание до того искажено, что им нельзя воспользоваться; поэтому я должен ограничиться одним только указанием на предположение, что и тут, при помощи большего количества данных, мы могли бы найти подтверждение нашего предположения.

Наконец, следует ещё указать на предание, заимствованное Геродотом из лидийских, кажется, источников, о Крисе, которого Кир намеревался сжечь вместе с 14 лидийскими юношами в виде жертвоприношения, хотя это последнее назначение и не явствует прямо из слов Геродота. [529] По Геродоту, Крис, находясь уже в оковах на зажжённом костре, обращается с пламенной молитвой к Аполлону; тот выслушивает его и ниспосылает дождь, от которого потухает пламя, и Крис спасается. По Ктисию, с Криса сваливаются оковы при гуле грома и сверкании молнии, значит тоже при появлении дождя, хотя Ктисий ничего и не говорит о намерении Кира сжечь Криса. Тут мы, очевидно, имеем перед собой персидскую редакцию того же мифа, который мы видели у индийцев, о Сунахсепе, привязанном к жертвенному столбу и спасённом после горячих молитв, то появлением дождя, то вследствие того, что узы, которыми он был привязан к столбу, стали сваливаться одни за другими после каждой молитвы. Что у Ктисия вовсе ничего не упоминается о зажжённом костре, это очень понятно: источниками служили Ктисию сказания позднейших персов, считавших сожжение человека в огне осквернением чистой стихии. [530]

Ограничиваясь здесь этими указаниями относительно следов рассматриваемого обычая в иранских преданиях, мы можем теперь возвратиться к тому, о чём мы говорили в конце предыдущего параграфа. Там, говоря о приношении людей в жертву у арийцев вообще, я высказал мнение, что со временем люди стали заменяться сперва лошадьми, потом и другими животными. Что у персов в историческое время существовали на самом деле не только приношения в жертву лошадей, но и людей, для этого у нас есть, как уже замечено выше, исторические свидетельства.

Геродот, описывая способ жертвоприношений у персов [531] , не говорит прямо, какие именно животные употреблялись в жертву, но затем мы у него читаем: «Более всех других дней года они (персы) празднуют тот день, в котором кто из них родился. В этот день у них положено подавать более яств, чем обыкновенно. Богатые подают (на стол) целого быка, лошадь, верблюда и осла, изжарив их в печах целиком; бедные же подают мелкий скот».

Уже из этих слов мы могли бы заключить, что и лошади приносились в жертву. Но есть у Геродота ещё одно указание, где говорится о приношении лошадей в жертву, рядом с приношением людей, посредством зарывания в землю (подземному божеству). Ксеркс, в своём походе против греков, перешедши страну идонских фракийцев и пиэрийцев, приходит к реке Стримону, у местности «Девяти путей», где впоследствии был основан город Амфиполис. «Над рекою Стримоном, – так продолжает Геродот свой рассказ, – принесли в жертву белых лошадей, заклание которых сопровождалось хорошими предзнаменованиями. Прибавив для усмирения реки к этим жертвам ещё много других, они переправились через мосты у местности «Девяти путей» в стране идонцев, так как мосты они нашли уже наведёнными. Узнав, что эта местность называется «Девятью путями», они здесь закопали в землю девять живых юношей и девиц из тамошних жителей. Закапывать живых людей – обычай персидский. Мне передают, что и Амистрида, жена Ксеркса, под старость велела зарыть в землю вместо себя 14 сыновей знатных персидских мужей в угождение божеству, которое живёт, как говорят, под землёй». [532]

Ещё в одном месте Геродот рассказывает, что персы во флоте Ксеркса, захватив однажды греческий корабль, закололи в жертву красивейшего из находившихся на нём греков. [533]

Приношение у персов лошадей в жертву богу солнца упоминается Ксенофонтом. [534] Павсаний, описывая приношение коня в жертву богу солнца в Лакедемоне, сравнивает этот обычай с персидским. [535]

Из вышеуказанных примеров достаточно явствует, что персы в старину приносили в жертву людей [536] и, судя по аналогии с Индией, стали впоследствии заменять эти жертвы приношением лошадей, которые, как мы видели, употреблялись ими и в пищу. Это последнее обстоятельство для нас в высшей степени важно. У персов мы находим, таким образом, то указание, которого напрасно искали у индийцев, – об употреблении в пищу лошади, т. е. того животного, которое впервые стало заменять человеческие жертвы. Этим бросается яркий свет и на первобытное значение человеческой жертвы у арийцев и вообще у индогерманцев; тут мы опять находим косвенное подтверждение того вывода, к которому склоняет нас множество других данных, – что как у других народов, так же точно и у народов индоевропейского, или, выражаясь научнее, индогерманского происхождения, человеческие жертвоприношения были первоначально не что иное как только каннибальские пиршества.

§ 24. Мифы гомеровских песен. Одиссея

В древнейшем памятнике греческой словесности мы находим, собственно, только два сказания, в которых прямо говорится о людоедстве; кроме этих примеров остались лишь немногие, и то довольно слабые следы таких мифов, – следы, требующие некоторой внимательности, чтобы усмотреть в них остатки преданий о каннибализме.

Выше мы указали уже на те условия, вследствие которых мы не можем надеяться найти в гомеровских песнях самые грубые сказания и мифы, которые существовали в простонародье. [537] Заметно развитое состояние общества, в том виде, как оно отражалось в самых развитых умах того времени, делает почти немыслимым отыскивать следы каннибализма в таких мифических лицах, которые успели уже окончательно принять вид людей тогдашнего или немногим предшествовавшего времени. Остаются только боги, которые тем преимущественно и отличаются от героев и прочих людей, что лучше сохранили отпечаток глубокой древности, вследствие которого они сделались необыкновенными, сверхъестественными существами, т. е. получили характер божеств. [538]

Но в гомеровских песнях столь грубая черта, как каннибализм, успела уже почти совершенно сгладиться даже в изображении богов. При более сознательном, критическом отношении к достоинству и качествам божества, это последнее или должно было лишиться слишком грубых черт и оставалось тогда божеством в немного изменённом виде, применившись к понятиям более развитой среды, или же оно удерживало грубые черты, но лишалось зато своей святости и превращалось мало-помалу в чудовище.

Вот почему у Гомера мы встречаем каннибализм только у таких мифических лиц, которые успели уже принять характер чудовищ: у Циклопов и Лестригонов [539] . Однако эти людоедские народы носят ещё явные следы своего божественного происхождения. Зато в Сцилле и Харибде не только сгладились следы божественного характера, но является сомнительным даже их человекоподобие.