Рождественское утро принесло легкую россыпь мокрого снега, падавшего с грязно-желтого неба, – его хватило, чтобы приглушить городские краски, но не порадовать наши взоры сверкающим белым покровом. К восторгу Ферранте, в канун Рождества в Феррару прибыл младший офицер Чезаре, Витторио, но от его хозяина не поступало никаких вестей.

Мы посетили мессу в соборе, где Ипполито проповедовал о беззаконии, приведшем Святое Семейство в Вифлеем. Смысл проповеди дошел до каждого; все знали, что Папа Римский недавно обязал духовенство платить новый налог. Поговаривали, будто деньги нужны на очередной набор рекрутов в войско Чезаре. Мы настороженно поглядывали на мадонну, сидевшую рядом с мужем под белой шелковой накидкой и державшую его за руку. На обратном пути нам пришлось пробираться сквозь толпу, собравшуюся на площади, чтобы послушать монаха нищенствующего ордена. Тот разглагольствовал об униженном младенце в яслях. Кое-кто слушал серьезно, но не меньше зрителей швыряли в него капустными листьями. При нашем приближении люди почтительно снимали головные уборы. Мы возвышались над толпой в паттенах и вышагивали с важным видом, а рабы несли за нами чистые шлейфы, не пострадавшие от мокрого снега и раздавленных фруктов.

На середине площади Фидельма остановилась в замешательстве и обернулась к монаху, вещавшему с повозки. Элизабетта Сенесе столкнулась с ней и потеряла равновесие. К ней кинулись на помощь хихикающий Витторио и круглолицый юноша, ходивший везде за Элизабеттой, как собачка на привязи (позже он умер от оспы). Поднявшись с земли, она ударила Фидельму по щеке за то, что та испортила ей новое рождественское платье. Паства монаха отвлеклась от его тирад, привлеченная перспективой драки. Монах бросил туда взгляд, желая знать, что случилось. Фидельма не обратила внимания на пощечину, хотя на ее желтой щеке уже проступал красный след. Она вытянула шею над толпой, что было нетрудно, поскольку благодаря паттенам она стала еще выше. Фидельма смотрела на монаха нищенствующего ордена в грязной шерстяной рясе и потертой черной накидке, а он на нее, словно их взгляды связала натянутая невидимая нить. Я принялась озираться в поисках подруги.

– Анджела, – прошептала я, дергая ее за рукав, чтобы отвлечь от раскрасневшейся и дрожащей Элизабетты, которой она помогала отряхивать одежду.

– Что?

– Кажется, это фра Рафаэлло, о нем рассказывала Фидельма. Ну помнишь, тот захудалый проповедник, которого она благодарит за свое обращение? Ты только взгляни на них.

Анджела обернулась. Я заметила на ее лазурно-голубой юбке темное пятно крови.

– У тебя началось, – произнесла я. – Ничего, я пойду сзади, прикрывая.

Из-за сложностей своей любовной жизни Анджела потеряла счет трудным дням. Она выругалась, потом улыбнулась мне и поблагодарила, но я уже не думала ни о ее быстрой смене настроений, ни о Фидельме, ни о священнике. Внутри все сжалось до тошноты, а от шеи начал подниматься румянец, когда я поняла, какого дурака сваляла – ведь уже несколько месяцев у меня не было цикла.

Ни разу после отъезда Чезаре.

Лицо горело огнем. Холодный пот стекал мелкими струйками, вызывая дрожь. Не может быть… Анджела говорила… Вероятно, задержка произошла из-за какого-то побочного эффекта сифилиса. Но, о ужас, а вдруг я стала бесплодной? Как тогда надеяться на хорошее замужество?

– Идем! – воскликнула я, резко толкнув Анджелу в спину. – Мадонна и дон Альфонсо уже почти дошли до Корте. Нас хватятся.

Она бросила на меня раздраженный взгляд, но послушно отправилась догонять донну Лукрецию, а я двигалась следом, словно помогала не запачкать юбки снегом.

– Обсудим позже, – сказала она, укрепив прокладку и надев свежую нижнюю юбку, а я тем временем оттирала пятно на парче влажным полотенцем. – Все равно в спешке ничего не успеем, а если пропустим вручение подарков, то нам несдобровать.

– Как ты думаешь, а вдруг он будет там? В Большом зале.

– Моя дорогая Виоланта, – она покачала головой с добродушной досадой, – он не приедет. Скорее всего даже и не собирался приезжать. Такова его стратегия. Я знаю Чезаре всю свою жизнь, и еще ни разу он не сдержал слова. Для него обман – своего рода дурманящее средство, отказаться от него он не в силах.

Я заморгала, боясь расплакаться и размазать тени, которые тщательно нанесла на веки жженой палочкой. Что бы там ни говорила Анджела, Чезаре еще может приехать, и что он обо мне подумает, если я к нему выйду с опухшими, затекшими краской глазами? Какая из меня соперница обворожительной Доротее Караччоло?

Раздаче подарков в Большом зале, казалось, не будет конца. Герцог и его семейство восседали на возвышении в конце зала, а придворные дамы и господа были вынуждены стоять плотными рядами: мужчины с одной стороны, женщины – с другой, оставляя место лакеям, секретарям, казначеям, поварам, главе литейной мастерской дона Альфонсо и его главному гончару, конюхам, крошечному кривоногому человечку, обучавшему скаковых лошадей герцога Эрколе, поэтам, музыкантам и придворным художникам, чтобы они могли пройти по центру и получить подарки. Рабы в новых красно-зеленых рубахах и замшевых перчатках подносили герцогу и его родственникам подарки с длинного стола, установленного под возвышением, придерживаясь порядка, в котором их предстояло дарить.

Я попыталась отвлечься от ноющей спины, тесных туфель и запаха немытых тел, сверх меры замаскированного плохо сочетающимися духами, представляя, какую муштру выдержали рабы от старшего домоправителя, чтобы жена сокольничего получила свою склянку засахаренных фруктов, а личный камердинер Сигизмондо – набор вышитых носовых платков, а не наоборот. Потом я придумала игру. Если грум, ответственный за почтовых голубей дона Альфонсо, получит свой подарок до смотрителя павлинов Ферранте, то Чезаре появится в ближайшие пять минут. Если я успею сосчитать до пятидесяти прежде, чем младшая дочь старшего пивовара пройдет от дверей до возвышения, то он не появится до ужина. Если в огромных бронзовых светильниках по бокам от возвышения успеет сгореть больше трех свечей до окончания благодарственной речи герцога Эрколе за добрую службу всей челяди, то все произойдет завтра. Что бы там ни говорила Анджела, мое упрямое сердце отказывалось смириться с мыслью, что Чезаре вообще не приедет.

Погода тоже не предвещала ничего хорошего. Когда мы наконец освободились, чтобы подготовиться к вечерним развлечениям, и пересекали двор, направляясь к Торре-Маркесана, снег повалил гуще. Усыпанные соломой булыжники превратились в серо-голубой ковер, в котором отражались огни факелов, прикрепленных к воротам башен. С потемневшего неба, кружась, опускались крупные снежинки, попадая нам на ресницы. Анджела задрала вверх голову и высунула язык. Кожа ее сияла, звездочки-снежинки успевали блеснуть, прежде чем растаять в теплых кудрях. Наклонившись, она набрала пригоршню снега, слепила комок и швырнула в меня. Снежок угодил мне в шею и соскользнул вниз по плечу. Тающая ледышка закапала с волос и промочила насквозь рубашку и лиф.

– Прошу тебя, Виоланта, успокойся. – Анджела обняла меня и притянула к себе, приглаживая мои волосы и прижимаясь холодной щекой к моей мокрой щеке. – Прости. Не плачь. То, что Чезаре не приедет, ничего не означает. А ты знаешь, каковы мужчины. Взять, к примеру, Ипполито. Пока мой дорогой Ипполито был в Риме, то делил постель с Санчей, но из этого не следует, что он ко мне равнодушен теперь, когда вернулся. У мужчин короткая память. Нам может это не нравится, но ничего не остается, как смириться. Так устроено в мире.

Была бы она такой же спокойной, если бы с принцессой Санчей спал не кто иной, как Джулио? Но я не собиралась злорадствовать, тем более что Анджела хотела меня подбодрить. Но даже если она права, даже если я способна прогнать из головы Чезаре все мысли о других женщинах, когда он был со мной, у меня по-прежнему оставалась причина поплакать.

– А как насчет того, иного?

– Вот вы где! – Элизабетта Сенесе, с тем же непросохшим пятном, растекшимся по желтому венецианскому бархату в виде карты. – Анджела, тебе придется ее урезонить. Она решила, что хочет выкупаться, раз такой холод. И уже приказала приготовить баню, но нагревать воду придется несколько часов, и мы опоздаем. Герцог разгневается, а дон Альфонсо надуется…

– Все равно я не могу идти в баню, у меня цикл. Кроме того, дон Джулио говорил, что собирается со своими братьями исполнить сегодня вечером новое произведение Тромбончино. Для шести виол. Тромбончино будет играть на шестой. Бог знает, что там станет исполнять Сигизмондо, но нам лучше не опаздывать.

Несмотря на концерт Тромбончино для шести виол, мадонна все равно настояла на своем, но поскольку Анджела не могла ей прислуживать, она и меня отпустила за компанию, велев дожидаться в ее покоях и присматривать за новой рабыней. Ее прислал Чезаре, золотой ошейник девочки украшал его герб. Он решил, что она далматинка, так как ее вынесло на берег Порто-Чесенатико сразу после того, как береговые пушки, охраняющие порт, разнесли в щепки пиратское судно. Удивительный ребенок, с высокими острыми скулами, бледной кожей, иссиня-черными волосами цвета воронова крыла. Говорила она на языке, который никто из нас не понимал, и донна Лукреция пока не дала ей имени.

Я смотрела, как она бесшумно движется по гардеробной мадонны, раскладывает одежду, оглаживая алый бархатный лиф крошечными ловкими пальчиками и протирая камешки на рукаве, а сама мысленно возвращалась на берег Неттуно. Уверяла себя, что та часть моей жизни закончилась, изгнана из души священником, который меня крестил. Но человеческий ум нельзя заставить не делать свою работу. Он продолжает рыться в старых воспоминаниях, как упорный школяр, выискивая связи. Разве жалкая кончина матери была бессмысленна, если именно воспоминание о ней подстегнуло отца принять решение, а меня заставило согласиться? Если дорога, начавшаяся на Неттуно, закончится тем, что я сама стану матерью?

– Ты ведь можешь избавиться от него. Я знаю множество способов. От Санчи. Нет, глупышка, не так! Две капли мускуса в розовой воде. Боже, Виоланта, зачем только этот твой любовничек пошел и повесил Катеринеллу?

Никого он не вешал, подумала я.

– Избавиться?.. Санча? Ты сама говорила, что невозможно забеременеть с первого раза.

– Он овладел тобой только один раз?

– Сама знаешь, что да. Я много раз тебе рассказывала. Появился Микелотто.

Анджела пожала плечами.

– Всегда есть исключение, подтверждающее правило. Я же сказала, что знаю, каким образом ты сумеешь от него избавиться.

– Как принцесса Санча.

– Да, дорогая, как Санча. Я часто ей помогала. С можжевельником не так больно, как с иглой, зато надежнее.

Я резко опустилась на пуфик мадонны.

– Он был… они были… от Чезаре?

– Кто знает? Одно можно сказать определенно – они были не от Джоффре. Он всегда только смотрел.

– Смотрел. Понятно.

– Не ясно? – Анджела присела передо мной, взяв мои руки в свои. У нее были теплые ладони. – Но если ты хочешь родить этого ребенка, что ж, тогда ты становишься нашей семьей. Заодно узнаешь, что мы за семья. Джоффре импотент. Ему нравится просто наблюдать.

– А Чезаре?

– Думаю, другие ее любовники ничего не подозревали. Что касается Чезаре, то ему лишь бы сцена – он все исполнит.

Я высвободила руки из ее ладоней.

– Я знаю, чего ты пытаешься добиться, Анджела, но это не сработает. Мне наплевать на то, что было. Я его люблю. Мой ребенок – частичка Чезаре. И я не позволю тебе убить его. – Я попыталась подняться, но подруга положила голову мне на колени, прижав к пуфику. Ее руки обняли меня за талию, и я почувствовала сквозь слои одежды, как она трясется от смеха.

– А у тебя уже округлился животик, – произнесла она, садясь на пятки. – Придется во всем признаться Лукреции. Лучше раньше, чем позже.

– Полагаешь, она меньше рассердится, если узнает, что это от Чезаре?

– Не уверена, – вздохнула Анджела, опуская голову. В эту секунду она стала так похожа на Чезаре, что у меня перехватило дыхание.

Я хотела рассказать обо всем донне Лукреции на следующий день, в праздник святого Стефана, но она поднялась очень поздно и только для того, чтобы принять гонца от брата. Бедняга с трудом преодолел метель и привез секретные депеши герцогу, дону Альфонсо, Ипполито и записку мадонне – совсем краткую, холодную. Сидя в подушках, завернутая в меха, потягивая горячую воду с лимонным соком, донна Лукреция долго вертела в руках сложенный и запечатанный листок, рассмотрела его и лишь потом потребовала нож, чтобы срезать печать. Я заранее подсуетилась, чтобы подать ей утреннее питье без свидетелей, собираясь попросить частную аудиенцию и поделиться своей новостью. И вот теперь обстоятельства вынуждали меня ретироваться, пока она читала письмо от брата, но мадонна приказала остаться.

– Что-то тревожно на душе, – призналась она. – Не оставляй меня одну.

Я подошла к ней и остановилась, спрятав руки в рукава для тепла, упершись ими в маленький живот и чувствуя ладонями увеличившуюся грудь. Она прочитала послание вслух.

Мадонна охнула.

– Рамиро? Даже не помню, сколько лет Рамиро был его соратником… Дольше, чем Микелотто. Невероятно.

Рамиро, подумала я, тот самый Рамиро, о котором он с любовью упоминал всего несколько недель назад, описывая происшествие с крылатой ящерицей. Мадонна продолжала читать, в ее тоне звучали сомнения и страх.

Письмо было написано рукой доверенного секретаря Чезаре, Агапито Джеральдини, с его второй подписью.

– Молилась? – переспросила донна Лукреция, хмуро глядя на меня. – С каких пор Чезаре просит молиться? – Она передернула плечами. – Пошли к моему мужу узнать, не согласится ли он повидаться. Затем возвращайся. Поможешь мне одеться. И позовешь далматинку. Где Анджела?

– Я приведу ее немедленно, мадонна. – Анджела, насколько я знала, ждала в нашей комнате новостей о моей встрече с мадонной.

– И знаешь, Виоланта, нам, наверное, все-таки следует помолиться…

– Да, мадонна.

До конца этого дня и почти весь следующий день придворные дамы были предоставлены самим себе, а мадонна обсуждала с мужем и его семейством письма Чезаре. Хотя мы проводили время в основном в Камера-даль-Поццоло, где стояли наши маленькие ткацкие станки и вышивальные рамки, а также где мы хранили сборники стихов, ноты песен и пару старых лютней, даже туда проникало нервное возбуждение, охватившее дворец. Заслышав голоса в саду или топот копыт во дворе, кто-нибудь мчался к окну или выбегал на лестничную площадку, чтобы посмотреть и послушать. На второй день нас навестил безутешный Строцци, и хотя он изо всех сил старался развлечь нас стихами, шутками и болтовней с шутами мадонны, даже уроженки Феррары, для которых Чезаре был всего лишь именем, холодным дуновением ветра, призраком в образе рыцаря-госпитальера, оставались серьезными и рассеянными.