— Товарищи командиры, прошу к столу!

Без его приглашения никто не садился и обед не начинался. В этом тоже сказывалась сила традиций и организованность флотского быта даже в суровых условиях войны. И только боевая тревога могла заставить вестовых и командиров разбежаться по своим боевым постам.

Мы поднялись на второй этаж в небольшую комнату с окном, выходившим на канал. Генерал шепнул что-то официантке. Мы поняли, что хозяйке столовой было предложено из четырех порций сделать восемь. Ведь никаких дополнительных пайков ни генералам, ни адмиралам в блокаду не полагалось.

За столом мы продолжали громкий и возбужденный разговор, пытаясь все же что-то «выторговать» у начальника тыла для своих соединений. Разлили суп. Не успели мы его проглотить, как из репродуктора на стене раздался громкий голос диктора, объявившего о начале обстрела района и приглашавшего всех укрыться в убежище. Мы слышали сигнал тревоги и топот за стеной — люди спускались в подвал. Но за столом никто и бровью не повел. Мы продолжали свой спор.

— И все-таки, Митрофан Иванович, ты мне прибавь топлива, — горячился Дрозд.

Ответа Москаленко мы не расслышали. Дом сильно вздрогнул. Тяжелый снаряд разорвался недалеко, где-то на площади Труда. Затем почти сразу сильнейший взрыв раздался во дворе, а третий снаряд влетел в соседний жилой дом, что стоял на набережной канала, прямо против окон комнаты, где мы обедали. Звенели стекла, вылетевшие из окон, слышался характерный гул рушащих-

[221]

ся кирпичных стен. Над домом поднялось облако пыли, окаймленное пламенем. А на наш стол обильно посыпалась с потолка штукатурка, а затем сорвалась люстра. Мы вскочили, отряхиваясь от пыли и осколков стекла. В комнату с шумом влетел всегда приветливый военком тыла бригадный комиссар М. С. Родионов. В рабочей форме, с противогазом на боку, на этот раз он пылал возмущением.

— Товарищи, это же безобразие! Разве тревога вас не касается?

Комиссар, конечно, был прав. Так воевать нельзя. На радость врагу запросто могли погибнуть восемь высших командиров флота, если бы снаряд во дворе упал на несколько десятков метров левее. Шутками пытаясь скрыть свое смущение, мы быстренько разошлись.

Горести блокадных будней скрашивала флотская дружба. Как-то все кругом стали мягче и внимательнее. Как никогда прежде, ощущалось желание помочь человеку, будь то подчиненный или начальник. Каждый старался поделиться тем, чем мог, выполнить просьбу, если к этому была какая-либо возможность.

Под Новый год елка была в каждой казарме, на каждом боевом корабле. Отказаться от нее никто не хотел. Командиры кораблей поздравляли своих бойцов с Новым годом, везде шли концерты. Ровно в 0 часов 1 января 1942 года все корабли Отряда реки Невы дали мощный залп из всех орудий по переднему краю противника.

В памяти остались и трагикомические эпизоды. Однажды ко мне пришла жена моего приятеля. Глава семьи вместе со своей частью сражался вдали от Ленинграда. Семья голодала. К своему великому огорчению, я ничем помочь не мог. Посетительница устремила свой взгляд на мой большой старый портфель из свиной кожи. Она с радостью взяла его. А через день или два я получил в коробочке небольшой кусочек студня. Отдельно в пакетике лежали никелированные детали портфеля как доказательство того, что они не стали компонентами блокадного блюда. Кстати, оно было достаточно съедобным…

Правительство принимало все меры к увеличению завоза в Ленинград продовольствия через Ладогу и по воздуху. Вся страна адресовала ленинградцам посылки с продовольствием. Так, трудящиеся Приморского края собрали и отправили из Владивостока в Ленинград целый

[222]

эшелон продовольственных и других подарков общим весом 900 тонн.

В День Советской Армии и Военно-Морского Флота, 23 февраля 1942 года, я получил в подарок серебряный портсигар с надписью: «От трудящихся Приморскою края героическому защитнику Ленинграда». Память эту о днях блокады я берег с величайшей любовью. В 1951 году, тоже в День Советской Армии, будучи уже командующим Тихоокеанским флотом, за ужином среди друзей я вынул портсигар и угостил соседа папиросой. И вдруг мой сосед председатель Приморского крайисполкома Д.П. Умняшкин схватил портсигар и обратился ко всем:

— Друзья! Да ведь эти портсигары в сорок втором году мы закупили на средства трудящихся края и как подарки отправили в Ленинград.

Портсигар переходил из рук в руки. А я с волнением еще и еще раз поблагодарил приморцев за их братскую заботу о ленинградцах в те тяжелые блокадные дни.

4 апреля выдался светлый, по-настоящему весенний день. В городе, как обычно, с утра рвались снаряды. Наши батареи отвечали. Над городом прокатывался гул канонады. На этот раз гитлеровцы облюбовали Неву. Снаряды долбили лед подчас в опасной близости от кораблей. Но потом понемногу все стихло. На улицах появились люди. Похудевшие, изможденные, они улыбались, радуясь солнцу, теплу.

Доложив в штабе флота о текущих делах, я ехал вдоль набережной на свой командный пункт в Адмиралтейство. Было около 19 часов. Вдруг мощные громкоговорители на перекрестках Васильевского острова разом загудели: «Воздушная тревога!». И почти тотчас на панели кто-то крикнул:

— Бомба!

Теперь и мы услышали нарастающий свист. Над замерзшей рекой взметнулся высокий ледяной столб. Вокруг стоял грохот. Били все наши зенитки на берегу и на кораблях. Мы выскочили из машины. Над рекой с востока летело, медленно снижаясь, с десяток бомбардировщиков Ю-88. Вслед за ними следовала еще группа самолетов. А вдали показывались все новые и новые эскадрильи. Такого крупного налета давно уже не было.