— Ну, толковать-то его можно по-разному. — Голос Гриммы дрожал от сарказма. — Вот только стоит ли тратить на это время? Я, конечно, не великий мудрец, но, может быть, «Снижено до предела» означает лишь то, что все стало очень низким?

— Нет-нет, это было бы слишком просто! Знамения никогда нельзя понимать буквально, — запротестовал Гердер. — Они обязательно нуждаются в истолковании! Однажды мы видели надпись «Горящая распродажа». Вы думаете, на этой распродаже что-нибудь горело? Ничего подобного!

— Н-да… А замечали ли вы еще какие-нибудь неблагоприятные приметы? — спросил Масклин.

Он явственно представил себе, как потолок становится все ниже и ниже, вот уже голову нельзя поднять, а неумолимая тяжесть давит и давит… При одной мысли об этом у него мороз пробежал по коже.

— Как сказать… Вот там, наверху, написано: «Пусть все уходит!» — горько сказал Гердер. — Но эта надпись появляется каждый год. Так Арнольд Лимитед (осн. 1905) напоминает нам, что номы должны вести праведную жизнь, ибо все мы смертны. И видишь, чуть левее, еще одно белое полотнище? На нем только одно слово. — Гердер вдруг стал очень серьезным и перешел на шепот. — «Уценка». Все это сказки для запугивания маленьких детей. Теперь им никто больше не верит. Уценка — это такое страшное чудовище, которое якобы бродит по Магазину после Закрытия и похищает плохих номов… Глупое суеверие, только и всего… — И Гердер почему-то вздрогнул. — Есть еще одна странная вещь, — продолжал он после паузы. — Видишь эти штуки вдоль стен? Они называются полками. Иногда люди берут с них предметы, а иногда, наоборот, кладут туда что-нибудь или ставят. Но в последнее время… они только берут и уносят все прочь.

Некоторые полки были абсолютно пусты.

Масклин только пожал плечами. Тонкости человеческого поведения — это не по его части. Люди есть люди, как коровы есть коровы. Наверное, все, что делают и те и другие, они делают не просто так. Однако разве тут можно сказать что-нибудь наверняка?

— «Пусть все уходит»… — повторил Масклин задумчиво.

— Именно. Вопрос, следует ли понимать эти слова буквально. Что значит «все уходит»? Конечно, жизнь преходяща, но ведь если уйдет все, то останется пустота? А я уверен, что Арнольд Лимитед (осн. 1905) этого не допустит. Ведь нет?

— Не знаю, право, — пробормотал Масклин. — Пока мы не приехали сюда, мы вообще не слышали ни о каком Арнольде Лимитеде…

— Ах да… — смиренно кивнул Гердер. — Снаружи, выговорите… Постойте, постойте… Хм! А ведь это звучит… весьма интересно. И отрадно…

Гримма поймала Масклина за руку и крепко ее сжала.

— Здесь у вас тоже интересно и… мило, — пробормотала она.

Масклин ответил ей удивленным взглядом.

— Да-да! — повторила она вызывающе. — И все остальные, кроме тебя, думают так же. Здесь тепло и такая чудесная еда… Правда, у местных весьма странный взгляд на женщин… Ну и что? — И она вновь обернулась к Гердеру: — А почему бы вам не спросить обо всем самого Арнольда Лимитеда (осн. 1905)?

— Но ведь это невозможно! — испуганно отшатнулся Гердер.

— Почему? По-моему, стоит попытаться, если он тут самый главный, — поддержал Гримму Масклин. — Вы ведь даже когда-то видели этого Арнольда Лимитеда (осн. 1905).

— Да, один раз. Аббат. Когда был совсем молодым. Он поднялся наверх, туда, где Бухгалтерия, и… Однако он очень не любит говорить о встрече…

Всю обратную дорогу Масклин напряженно думал. «Снаружи, дома, не было никакой политики, никакой религии. Мир был слишком огромен, чтобы забивать себе этим голову. И еще — не так-то легко поверить в Арнольда Лимитеда (осн. 1905). В конце концов, если он построил Магазин для номов, почему же он не сделал его соответствующих размеров? Но сейчас не время для подобных вопросов», — размышлял Масклин.

Он всегда считал, что разобраться можно в чем угодно, главное — как следует пораскинуть мозгами. Взять, например, ветер. Масклин долго ломал голову — откуда он берется? А потом понял, что все просто: ветер нагоняют раскачивающиеся деревья.

Остальные ждали их в приемной аббата. Чтобы это ожидание не казалось столь долгим, старикам принесли ужин, и сейчас матушка Морки как раз объясняла озадаченным канцеляристам, что здешние ананасы и в подметки не годятся тем, что она ела дома. Торрит выглядывал из-за огромного ломтя хлеба.

— Вас тут давно разыскивали, — проворчал он. — Аббат, понимаете ли, хочет вас видеть. Вот. Хлеб мне у них понравился. Мягкий, не то что наш. И плевать на него не надо, прежде чем укусить. А то, бывало, найдешь на…

— Думай, что говоришь! — накинулась на него матушка Морки, преисполнившись вдруг пламенного патриотизма.

— А что я такого сказал? Это же правда! — зашамкал Торрит. — У нас дома отродясь такого не было. И всех этих колбас да мясных рулетов. Ни убивать никого не надо, ни по помойкам…

И тут он заметил, что все с интересом на него смотрят. Смутившись, он резко осекся и перешел на какое-то нечленораздельное бормотание.

— Заткнись, ты, старый дурень! — прошипела матушка.

— Да-да. Но ведь здесь нет никаких лис, правда? — промямлил Торрит. — Бедняжка миссис Куум! А старина Мерт, он ведь был моим другом! Они так никогда…

Гневный взгляд Морки наконец-то сработал. Торрит изменился в лице и побледнел.

— Это все солнце… — прошептал он, тряся головой. — То есть я хотел сказать: тут совсем нет солнца, и вот…