Она упала на пол, прижав к себе Луизу, и игра на этом закончилась. Это была игра, чтобы мурашки пошли по коже. Дети выглядели испуганными, и им было не по себе.

Джон, для которого, в отличие от детей, ужас был настоящим, спросил у Эмили:

— Ее действительно нашли?

— Да. Полиция приехала сразу вслед за ними, и они искали в погребе, а потом заглянули в коровник, обнаружили там новый пол и…

Она замолчала. Джон уже много часов знал, что Линда — мертва, знал это почти наверняка, и это должно было смягчить удар, но не смягчило. Она мертва. Она действительно умерла. Он попытался вспомнить ее живой, но ничего не получилось: кроме образа, созданного детьми, — страшные открытые глаза и кровь, все платье в крови…

Мальчики сгрудились вокруг него. Эмили глядела на него заботливыми материнскими глазами. И он очнулся, вспомнил о них и о том, что теперь необходимо сделать.

— Они увезли ее, Эмили?

— Не знаю.

— Да, — вмешался Тимми. — Папа сказал, что они увезли ее. Они забрали ее в специальной машине.

— Но полиция осталась в доме?

— Ну, я не знаю. Я…

Джон почувствовал, как кто-то легонько дергает его за рукав. Оглянулся: Лерой.

— Мистер Гамильтон, можно я туда схожу? Можно я подойду к дому и погляжу — есть там полицейские или нет? — Он застенчиво опустил глаза. — А потом я вернусь, расскажу вам, и вы будете знать.

— Нет, я! — возбужденно перебил его Тимми. — Можно я пойду? Джон, можно я пойду?

Для них это была просто игра — вроде тех, что он придумывал в лесу. «Представь, что ты зверь. И вдруг видишь — идет человек. Ты задрожишь и крикнешь: «Враг!» Ну что ж, пусть это игра. Руководи ею, как ты привык руководить их играми. И он посмотрел прямо в лицо возбужденному, страстному Тимми:

— Нет, Тимми, Лерой первый это придумал. Он и должен идти.

— Но я хочу. Я хочу что-то делать. Я хочу…

— Обязательно, Тимми. Но это идея Лероя.

— Значит, мне можно пойти? — ослепительно улыбнулся Лерой. — Я подкрадусь туда? Прямо сейчас?

— Конечно, Лерой. Но будь осторожен. Смотри, чтобы тебя не заметили.

Лерой двинулся к отверстию в стене. Но прежде чем он достиг его, Энджел крикнула:

— Что это вы делаете? Вы не имеете права делать что-нибудь, не спросив меня. Ведь я — вожак!

Лерой заколебался, глядя на Джона. Ну что ж, играй так, как они хотят. И Джон почтительно обратился к Энджел:

— Энджел, как ты считаешь, можно послать Лероя к дому?

Энджел посмотрела на него с детским злорадством. Затем кивнула и вымолвила:

— Порядок. Пусть Лерой отправится к дому.

Лерой опустился на пол и выскользнул из пещеры. Тимми и Бак закричали:

— А мне что делать? А мне?

Прежде всего он должен был внушить им, что главное в этой игре — хранить тайну.

— Который час? — спросил он.

— Половина пятого, — ответила Эмили.

— Когда вы должны ужинать?

— Мама говорит, что я должен приходить в полшестого, — ответил Тимми, — чтобы умыться и все такое, и еще полежать перед ужином, потому что я нервный.

Эмили сказала:

— Мы с Энджел должны быть дома в шесть. Мама возвращается с почты, и к этому времени ужин должен быть готов.

Джон спросил:

— Вы все понимаете, как важно сохранить все это в тайне?

— Конечно, — отозвалась Эмили. — Мы все это понимаем.

— Это самое важное. И если лучше всего сохранить тайну, ничего не делая, — значит, вы не должны ничего делать.

Джон переводил глаза с одного серьезного, поблескивающего при свете свечи детского лица на другое. После сообщения Лероя один из них должен будет пойти в коровник, который теперь для них окутан страхом. Может ли он ожидать, чтобы ребенок отправился туда, да еще в темноте? Но разве они не показали, что для них все эти ужасы существуют как бы понарошку?

— Кто из вас может удрать из дома после ужина, не вызывая подозрения?

— Я могу, — ответил Бак. — Никто никогда не беспокоится, где я. Мама сидит за стойкой, а папа, как сегодня, занят своим делом и все такое…

— Мы можем прийти, — сказала Эмили. — Мама возвращается на почту между семью и восемью, и считается, что я должна уложить Энджел спать в восемь часов, а потом я просто сижу и жду маму. А после десяти мы с Энджел почти каждую ночь удираем сюда и спим тут, а мама ничего не знает.