Тогда на холме возникла фигура бородатого парня, очевидно, спавшего до сих пор в палатке. Он протер глаза и сердито гаркнул что-то вроде:

– Ка-а-ту-у!

Нескончаемые гласные и бесцветная кожа с пятнами чрезмерного загара выдавали в нем уроженца Скандинавии, обделенной неграми, евреями и солнцем. Раскатистый бас северянина разбудил его подругу и две другие пары – как они, все атлетического сложения, помещались под небольшим тентом, не укладывалось в примитивные законы эвклидовой геометрии. Вскоре их голоса присоединились к возмущенному воплю товарища.

– Ка-а-ту-у! – скандировали скандинавы.

Однако вмешательство третьей стороны не только не успокоило, а еще больше раззадорило спорящих. Быстро организовав единый фронт, они обрушили на головы непрошенных гостей проклятия, которые звучали по разному, но имели в виду одно и то же. В свою очередь бородач прибег к хитрому маневру, чему немедленно последовали его друзья, – вся компания, сбросив единственное, что оставалось от их ночного туалета, принялись голышом прыгать на виду у ошеломленных зрителей.

Странное дело: минуту назад неистовая брань и грубые жесты, противоречащие самому духу общей для иудеев и христиан Книги, не представлялись им греховными, но в голом человеке, таком естественном в окружении голубого неба и зелени, они сразу узрели нечто сатанинское. Тут уж потрясенные негритянки, прикрывая ладонями глаза, побежали по мелководью к другому берегу, да и мальчишки отступили в панике, не сводя, впрочем, взгляда от адского сияния женской плоти.

Наконец настала всеобъемлющая, абсолютная тишина, как перед чем-то чрезвычайно важным. И вот оно: последние клубы тумана растаяли, и над рощей взошел огромный алый шар. Внезапно все ожило – бодрый порыв ветра взъерошил ветви деревьев, запели птицы, пчелы, жужжа, начали ежедневный непосильный труд, и люди тоже внесли свою долю в это взволнованное пробуждение природы: они подняли самую красивую девушку, юную и нагую, на широкий пень, словно горящий в пламени солнечных лучей. А остальные неистово плясали вокруг, как бы совершая жертвоприношение творцу нового дня, и тянули бесконечные гласные – таков уж был язык у этих язычников…

– Еще одна религия, – проговорил Андрей.

Отец улыбался:

– Эта земля постоянно беременна богом!

Он уже не засиживался над какой-нибудь старой, не раз перечитанной книгой – Конрада или Фейхтвангера, а думал о том, что биржа нервничает, то падает, то подымается, и о налоговом инспекторе, докопавшемся до нескольких его темных сделок, не известных даже жене, которая брезгливо морщилась от сенькиных махинаций с деньгами, не стесняясь, однако, тратить их на дорогие вещи. Ах, продать бы все – и этот широкий дом, и жалкий заводик, почти не дающий прибыли – да убежать куда-нибудь, в Россию, что ли…

– Нет в тебе настоящей деловой хватки, – говорил ему маклер. – Ты слишком образован, а образованные всегда проигрывают.

– Жаль, что я умею читать, – мрачно сказал Сенька.

– Ладно, – его собеседник, жирный, неряшливый, с перхотью на сутулых плечах, жадно ел питу, макая ее в тарелку с хумусом. – Попробую устроить тебе встречу с Лещинским. Он выстроил большую консервную фабрику и, небось, изрядно потратился. Но этот хитрец всегда в выигрыше!

Маклер позвонил какому-то своему приятелю, долго расспрашивал о здоровье супруги, детей, интересовался, между прочим, русским миллиардером, выругавшись, набрал другой номер и, наконец, протянул Сеньке клочок бумаги:

– Вот его адрес. И помни, условия прежние: с каждой сделки – два процента мои.

Сенька поехал.

Он еле нашел это место – большой хутор у самой границы, окруженный высокими эвкалиптами, а под ними – пару десятков караванов, которые завез когда-то бравый генерал, как начало поселения с названием «Новая Иудея» – и они стояли с тех пор, безжизненные и одинокие, словно любимые им танки после очередной войны. Здесь Лещинский возвел целый фабричный комплекс, благо земля не стоила ничего, поскольку не было ясно, кому она принадлежит – евреям или арабам. Впрочем, эта проблема его не слишком волновала: разве не в подобной неясности пребывал и весь Израиль?

Сенька вошел в просторный кабинет, весь из стекла и алюминия – последний, по слухам, и принес богатство хваткому сибирскому предпринимателю.

– Директор очень занят, – сказал секретарь, усталый и издерганный, показывая на босса, который, напротив, был свеж, подтянут и энергично беседовал с группой каких-то деловых людей. – Что касается вашего предложения… Какой суммой вы располагаете?

– Если ликвидировать все мое имущество, то… около пяти миллионов.

– Долларов, надеюсь?

Сеньке вдруг показалась жалкой названная цифра в сравнении с тем, что, наверное, вложено в это строительство, и он, как всегда, спрятался за остротой:

– Ну, на каждом долларе капля рабочей крови. Я предпочитаю евро.

Должно быть, на иврите его слова звучали нелепо, потому что секретарь недоуменно оглянулся назад. Оказалось, директор все слышал, и когда его посетители удалились, он, улыбнувшись, подошел к столу. Впрочем, то, что возникло на его уже немолодой, но сильной физиономии, очень отдаленно напоминало улыбку: губы его чисто механически и без всякого отклика в светлых глазах раздвигались на ширину, диктуемую обстоятельствами. Три сантиметра, прикинул Сенька.