– Ты тоже будешь?

Тот засмеялся:

– Я принесу еще.

Он исчез и быстро вернулся, держа в руке белую бутылку, но с надписью на иврите.

– Спасибо тебе, добрый человек!

– Игемон, – добавил Сенька.

Археологи не могли скрыть удивления. Иван поразился:

– Ты знаешь «Мастера и Маргариту»? За это нужно выпить особо. Пойдемте-ка вот туда, за кусты…

Потом, сделав большой глоток, Владимир спросил:

– Отрок, если уж ты такой знаток Булгакова, не поведаешь ли нам, лыка не вяжущим, что означают черти в его романе? Даже известные критики переругались друг с другом из-за этого… Ты понял или ударить тебя снова? – тоже щегольнул он цитатой.

– Не бей меня! – Сенька как бы заслонился от бича кентуриона Крысобоя, потом посерьезнел. – Ну что ж, я думаю, что и Сатана, и дьяволята поменьше – это вечные понятия о прекрасном, о чести и добре, которые коммунисты извратили. А когда странные гости улетают из Москвы, они преображаются и снова становятся теми, кем были на самом деле – символами красоты и благородства.

– Наш человек! – сказал Саша товарищам и придвинулся к Сеньке. – Брат, а на кой тебе дался Ершалаим? Ведь ты, как я вижу, наш, по образованию, культуре.

– Да, – задумчиво проговорил тот, – когда-то я тоже так думал…

И Сенька вспомнил, как был влюблен в учительницу, Зою Михайловну, похожую на богиню какого-то древнего скульптора, величественную и недоступную. Но порой она сходила со своего пьедестала, становясь живой и милой – когда улыбалась, и он из кожи лез вон, чтобы рассмешить ее…

Это случилось в пятом классе: в его годовом табеле отец, водрузив очки на толстый нос, обнаружил четверку по истории.

– Почему? – последовал ядовитый вопрос. – В каждой четверти пять, а общая – четыре?

Сеньке тоже было неприятно, но отец просто вышел из себя, забегал по квартире, велел матери отгладить свой единственный костюм и, стягивая на животе куцый пиджачок, потащил упирающегося сына в школу. Признаться, родитель всегда казался ему странным, далеким от реальности и подчас смешным человеком. Не получив образования, он узнавал мир по ветхим книжкам, которые, наверное, учили его, как жить. Мы люди маленькие и чужие всем, твердил он, и должны отстаивать то немногое, что у нас есть – свои достоинства и права. И он действительно ни в чем и никому не уступал. Как-то после уроков Сенька заглянул к нему в мастерскую, чтобы вместе идти домой. Тут в дверях появился мужчина со старыми сапогами, но отец твердо заявил, что его рабочий день окончен. Посетитель взмолился: сколько времени займет починка подошвы? И получил такой ответ: а сколько времени занимает наша жизнь?..

К счастью, в учительской была только Зоя Михайловна. Она невозмутимо выслушала отца, хотя его трагикомичные, отчаянные жесты могли насмешить кого угодно. Потом сказала:

– Математически вы правы. Но речь идет об истории русского народа, которую можно понять… только изнутри… – легкая заминка говорила, что ей не хочется кого-либо обидеть, – через единую судьбу… Вот почему это так хорошо описал Карамзин, а не другой…

Краска залила отцовские щеки, а речь стала более шепелявой, чем обычно:

– Если я… пожалуюсь министру… он, кажется, татарин… Вы и ему расскажете… я извиняюсь… о Карамазове?

И это произошло: знаменитая улыбка, словно тайная лампа, осветила изнутри лицо Зои Михайловны и сделала его неповторимо прекрасным:

– Хорошо, дайте табель, я исправлю.

– Нет! – шепотом закричал отец. – Я очень извиняюсь… Я сам способен исправить отметку. Нам нужен новый табель!

Они стояли друг против друга, разные люди, разные миры: ее – большой, красивый и всегда правый, и их – вечно обиженный и жалкий. Странно, но в классически правильных чертах учительницы, в плавных движениях ее полного тела не было никакой неприязни к отцу, а Сенька… Сенька ненавидел его до боли в сжатых зубах.

– Пусть будет по-вашему, – произнесла Зоя Михайловна устало. – Вы получите новый табель.

Отец попятился назад, шаркая стоптанными, как у всякого сапожника, ботинками, и вдруг из его горла вырвалось что-то похожее на стон:

– Боже мой… Вы же интеллигентная женщина… Неужели вам не стыдно? – и не мог не добавить: – Я извиняюсь…

Он искал поддержки у сына, но тот не подошел к нему, чтобы учительница не увидела, как они оба похожи. Сенька хотел быть иным, русским… как эти археологи, допивавшие последние капли водки на свадьбе Андрея.

Внезапно Сенька заметил жену, стоящую возле группы студентов. Амос, Амос, – говорили девушки, приглашая танцевать стройного красивого парня, но он, улыбаясь, подошел к огненноволосой Кларе – и вот они оба кружатся в быстром танце, а Сенька стоит поодаль, одинокий и мрачный…

Деятельный Шмулик, сняв эту сцену, перешел к Рюмину-старшему и профессору, сидящим рядом.

– Так вы и есть тот знаменитый адвокат, на которого молятся все преступники? – громогласно спросил Георгий Аполлинарьевич.