Это был поистине ужасный момент. Конечно, мы понимали, что капитулировать значило избежать дальнейших бед. Наша противовоздушная оборона была выведена из строя, на мили вокруг был виден черный дым пожаров, бушевавших в Роттердаме, — мрачное предуведомление о том, что станет с другими городами, если мы будем продолжать сражение.

Опять ощутив себя никчемными и ненужными, мы двинулись назад в Гаагу. За день до того мои родители, Оттен, ван Валсем и Лаупарт на английским бомбардировщике улетели в Англию. Тут нас потрясло известие о том, что Макс Виландер-Хейн, младший, сводный брат Сильвии, погиб во время военных действий. Командуя своим подразделением, он мужественно прикрыл отступление подчиненных. После освобождения он был посмертно отмечен высокой наградой, которую вручила его матери королева Вильгельмина.

В Гааге я первым делом попробовал добиться от моего командира приказа уехать в Великобританию, но он ответил, что такого приказа отдать не может. Что делать? Не следует ли уехать без разрешения, что в тот момент было еще возможно? Я отправился посоветоваться с Сильвией. Мы сели хорошенько подумать. Я — офицер резерва, имеющий некоторый производственный и управленческий опыт. Смогу ли я в Великобритании чем-то помочь военным усилиям союзников? Или следует остаться в Голландии и разделить военную судьбу нашей филипсовской общины, чтобы люди не ощутили себя покинутыми? В Гааге вокруг нас царил хаос, а мы обсуждали эти вопросы и были готовы сделать все, чего ни потребует от нас Господь. И скоро на нас снизошла глубокая уверенность, что наш долг — остаться в Голландии. Мы сидели на краешке кровати, и Бог сказал нам: «Не смотрите на задачу, стоящую перед вами, как на тяжкое бремя. Вы избраны нести эту ответственность».

Интересно, что, едва приняв решение, мы сразу ощутили умиротворение и легли спать, ожидая, что нам откроется, как поступать дальше. И впрямь, назавтра, словно знак, подсказывающий, что делать, появился вдруг один из эйндховенских служащих. Он добирался в Гаагу своим ходом, очень обрадовался, что застал нас, и принялся убеждать меня вернуться в Эйндховен, чтобы помочь справиться с воцарившейся там неразберихой. Одна из проблем состояла в том, что хотя мы и учредили для Голландии «рабочую» компанию, не было определено, кто же ее возглавляет. Успели лишь сформировать что-то вроде правления, но оно бездействовало, поскольку ни один из его членов никогда в жизни не занимался руководящей работой. В этой связи возникла масса всяких пустячных проблем, вроде той, к примеру, кому сидеть в какой комнате. Мы предвидели множество трудностей, но чтобы такие! Пуще того, и от правительства не было никакой помощи, никаких указаний, что делать в случае вражеской оккупации.

Что и говорить, я был готов тут же ехать в Эйндховен, однако оставался вопрос, не попаду ли я в плен. Поэтому я направился к генералу Винкельману, и он договорился с немцами, что мне дадут пропуск, действующий в течение недели. Кроме военной формы, надеть было нечего, так и пришлось ехать через оккупированную страну, встречая на пути бесчисленные немецкие колонны, которые направлялись к театру военных действий в Зеландии и Бельгии. Как бы то ни было, они меня пропускали. Я даже встревал в разговоры с немецкими солдатами, каждый раз спрашивая их: «Ну зачем вы сюда пришли? До вас здесь не было никакой войны!» В ответ они неизменно говорили, что явились к нам потому, что мы планировали морем, через Хук-ван-Холланд, впустить англичан. Что, конечно же, было чепухой.

В Эйндховене я переоделся в гражданское и отправился в главное управление концерна. В первый же рабочий день удалось восстановить порядок. Через неделю действие моего пропуска закончилось; я вернулся в Гаагу. Было ясно, что в Эйндховене без меня не обойтись. Генеральный секретарь по торговле, промышленности и навигации, доктор Х. М. Хирсфилд, был на редкость толковым чиновником, который, несмотря на свое еврейское происхождение, пользовался доверием немцев. Он сумел внушить им, что, если они всерьез намерены восстановить нидерландскую экономику, разумней меня отпустить. Так что, демобилизовавшись, я отправился на постоянное житье в Эйндховен.

Моя семья также туда перебралась, и нам следовало решить, где поселиться. Наш дом «Вилевал» находился в окрестностях Эйндховена. Скоро должны были вступить в действие ограничения на потребление бензина гражданскими лицами. Конечно, мы могли пользоваться велосипедами, но все-таки дорога оставалась проблемой. «Лак», дом моего отца, во-первых, пустовал, во-вторых, находился в центре города. И «Вилевал», и «Лак» представляли собой здания такого рода, которые легко могли быть реквизированы немцами, и мы подумали, что «Вилевалу», где стены были беленые, реквизиция нанесет вред меньший, чем дому отца, с его обшитыми деревом комнатами. Да и детям жить в центре города будет удобней. Так мы и порешили, а «Вилевал» вскорости заняли офицеры «люфтваффе»..

Во всем этом чрезвычайно неприятном положении хорошего было только одно: я мог отдавать больше времени семье. Нашей старшей дочке было девять лет, младшему сыну — всего несколько месяцев. Я с радостью бывал дома. Но оккупация несла с собой много горького опыта. Мы жили в атмосфере неуверенности. День за днем нас все больше окутывало ложью. Кроме того, постоянно давило сознание того, что в непосредственной близости от тебя происходит что-то ужасное. Да, чтобы понять, что то была за жизнь, ее надо прожить.

Теперь мне надо было решить для себя, каковы будут наши взаимоотношения с оккупационными властям. Задача состояла в том, чтобы по мере сил удержать компанию от развала, избежав при этом сотрудничества с немецкой военной машиной. Кроме того, нашим долгом было сделать так, чтобы жизнь девятнадцати тысяч наших служащих и их семей была более или менее сносной. Первый вопрос, на который требовалось ответить, звучал так: какие изделия мы выпускаем и какие прекращаем выпускать? Чтобы высвободить себе время для раздумий, согласились с тем, что следует раньше обычного отправить людей в отпуск. Помимо этого, было принято решение действовать как исключительно нидерландская фирма.