«Вервальтер» настаивал. В конце концов я обещал подумать. Обсудил это дело с коллегами и пришел к выводу, что таким образом мы сможем хоть немного помочь заключенным. Я выставил ряд предварительных условий. Во-первых, мастерская должна находиться не под немецким, а под нашим началом. Наши сотрудники должны иметь свободный доступ и в лагерь, и из лагеря, и решения о том, кому работать, что делать и каковы нормы выработки, тоже принимаются нами. Далее, пусть нам позволят в полдень давать людям горячую пищу — и что-нибудь получше, чем «фили-кус». Наконец мы настаивали на праве оплачивать работу заключенных, передавая деньги тем, кто у них на иждивении.

К величайшему моему изумлению, эти условия, за исключением последнего, были приняты. Работа в мастерской началась в феврале 1943-го и закончилась в сентябре 1944 года, с освобождением юга Голландии. За это время мы сумели обеспечить сносные условия существования бесчисленным заключенным, а некоторым даже спасти жизнь. Последнее, безусловно, касается тех евреев из числа филипсовских служащих, которые были отправлены в «Собю». Слово «Собю» наполняло евреев, содержавшихся в лагере Вюгт, одновременно и ужасом, и благодарностью, свидетельством чему до сих пор получаемые мной письма. «Собю» — это одна из многих появившихся в те дни аббревиатур. У нее двоякий смысл. По-нидерландски «Собю» — сокращение от «Отдела специальных работ». По-немецки — от «Sonderburo», что означает «особый отдел».

Вскоре после оккупации немцы ввели множество дискриминационных мер, направленных против наших сотрудников-евреев, и меры эти все время ужесточались. У нас был выбор: либо наотрез отказаться их выполнять, либо попробовать приспособиться. Выбери мы первую линию поведения, мы бы ничего не достигли. Выбрав вторую, мы, по меньшей мере, смогли спасти людям жизнь. В Эйндховене, а позже и в Хилверсюме наши сотрудники-евреи были выявлены и к концу 1941 года попали в «Собю». Наконец в августе 1943 года их всех переместили в Вюгт, где они работали в специальных бараках. Тесная связь с «Филипсом», однако, не прерывалась. Мы систематически привлекали их к сбору радиоламп, к ремонтным работам и другим важным, связанным с войной задачам, что позволяло обеспечить им относительную защиту.

Филипсовская мастерская скоро стала наиболее значимой частью лагеря. Заведовал ею управляющий нашим заводом аппаратуры Ламан Трип. Он регулярно наведывался в лагерь. Один из моих друзей, ван Кетвих-Верхюр, в то время лагерный заключенный, присматривал там за административной картотекой. Он точно знал, что за люди поступили в лагерь, и, посоветовавшись с Ламаном Трипом, решал, кто из новоприбывших будет работать в филипсовских мастерских. Так что отбирали они тех, кто находился в большей опасности — политических заключенных, а не деляг с черного рынка, не уголовников.

Время от времени мне звонил кто-нибудь из знакомых и в отчаянии сообщал, что сына арестовали и направили в Вюгт, так что не смогу ли я сделать так, чтобы его приняли в мастерские? Будучи уверен, что телефон мой прослушивается днем и ночью, я отвечал: «Дорогой друг, я не имею к этому никакого отношения. Вы обращаетесь не к тому человеку. Мастерская полностью в руках немцев. Желаю вашему сыну всего самого доброго», — и тут же бросал трубку, а сам быстренько записывал имя молодого человека, и по прошествии нескольких дней он сказывался у нас в мастерских. В делах мастерской я больше всего сотрудничал с моими старыми друзьями по Делфту, уже упомянутыми выше Ламаном Трипом и Гансом ван Кетвих-Верхюром. Кто бы мог представить себе такое в беззаботные студенческие времена?

В конце концов мастерская в Вюгте превратилась в настоящий завод. Люди работали там с радостью, поскольку это делалось не из-под палки немцев, а наш персонал предоставлял возможность поддерживать связь с внешним миром. Что там делалось? Ручные фонарики, электрические бритвы, радиолампы. Ремонтировались измерительные приборы. Проводились лабораторные расчеты. На пишущих машинках копировались утраченные в результате авианалетов документы. Восстанавливалось поврежденное пожаром сырье. У меня по сей день перед глазами эта картинка: бывший министр правительственного кабинета Бельгии стальной щеткой пытается отчистить от ржавчины старое трансформаторное полотно и, заметив меня, любезно роняет: «Ах, господин Филипс, все прекрасно!»

В наших мастерских работали такие выдающиеся нидерландцы, как профессор Бен Тельдер. Мы смогли предоставить ему работу в области патентного законодательства, в которой он был авторитетом. В чертежной я часто встречал де Вриса, управляющего нашим станкостроительным заводом.

Через десять лет после освобождения Ассоциация политических заключенных в благодарность за эту работу преподнесла нам окно-витраж, которое мы установили в главном управлении.

Поступившее в январе 1944 года сообщение, что в лагерь с инспекцией прибудет Гиммлер, вызвало, без преувеличения, ажиотаж. Было понятно, что это один из самых отвратительных персонажей нацистского режима. Именно на его совести массовое истребление евреев, лагеря смерти и многое тому подобное. И при всем при этом, что за человека видел перед собой Ламан Трип, когда показывал ему мастерские? Маленького, дружелюбного, напоминающего школьного учителя, который смотрел на все сквозь маленькие стекла очков, внимательный и дотошный. Его заинтересовало, в порядке ли туалеты. Весьма толково он изучил, как работают мастерские, выразил большую удовлетворенность организацией производственного процесса и тем, что делается в «Собю». Прощаясь с Леманом, сказал, что, если будет в чем-то нужда, пусть звонит прямо к нему в Берлин. Загадочная двуликость!