Он открыл дверь, и Женевьева вошла в тускло освещенную спальню, отделанную в викторианском стиле. В комнате горели лампы, закрытые абажурами. На умывальнике, комоде и нескольких маленьких столах были разложены какие-то предметы. Кровать была застелена. На ней лежала ночная рубашка, украшенная великолепной вышивкой. Женевьева подошла поближе, чтобы рассмотреть ее.

— Возьмите, — сказал Синклер. — Нам разрешили трогать выставленные здесь вещи.

Она взяла рубашку и приложила ее к себе.

— Поверните ее.

Сзади на рубашке, имевшей вполне целомудренный вид, была вырезана большая круглая дыра. У той, которая наденет эту вещь, ягодицы останутся полностью обнаженными.

— Эта рубашка испорчена, — сказала Женевьева и удивилась, услышав смех Синклера.

— Посмотрите на нее внимательнее, — посоветовал он.

Женевьева пригляделась и заметила, что края дыры были подогнуты и аккуратно подшиты. Синклер подошел и встал рядом с ней.

— Чей-то предусмотрительный муж, живший во времена правления королевы Виктории, приготовил эту рубашку для своей молодой жены, — тихо произнес он. — Для того чтобы она поняла, в какой именно позе он будет заниматься с ней любовью.

Женевьева посмотрела на рубашку еще раз (эта изящная вещица уже не вызывала у нее никаких положительных эмоций) и положила ее на кровать.

— Если бы меня заставили надеть такую рубашку, мне это вряд ли понравилось бы, — сказала она. — Неужели у этой женщины не было выбора и ей пришлось подчиниться?

Синклер пожал плечами.

— Кто знает? Может быть, ей тоже хотелось играть в такие игры. Однако, судя по тому, что мне доводилось читать о викторианских браках, я понял, что женщина в те времена не имела права голоса и должна была беспрекословно подчиняться мужу.

Он прошел в угол комнаты. Там в бочонке стояли трости. Взяв одну из них, Синклер пару раз взмахнул ею.

— Может быть, этот муж придумал что-нибудь еще? Если ему, например, показалось, что днем его жена плохо себя вела, — сказал он, слегка ударив себя тростью по ноге. — Все эти предметы подлинные, — заверил он Женевьеву и провел пальцем по трости сверху до самого низа. — Коллекционеры, узнав о том, для чего использовали эти трости, будут, наверное, приятно удивлены.

— Эта идея принадлежит Зейду? — спросила Женевьева. — Я имею в виду, идея собрать порнографический антиквариат?

— Это собрано для тех, кто знает толк в таких вещах, — объяснил ей Синклер. — Для покупателей с богатым воображением.

— Мне кажется, что таких людей очень мало, — заметила она.

— Это ваше личное мнение.

Он провел ее в другую комнату. Увидев, что она обставлена, как обычный школьный класс, Женевьева очень удивилась. Там стояли парты, доска на подставке в виде пюпитра и еще нечто напоминающее гимнастический снаряд, который называют «конем». Сверху он был обит кожей.

Женевьева открыла парту. На крышке, испачканной чернилами, были вырезаны какие-то имена. Внутри лежали книги. Она взяла одну из них и прочитала название — «История Элизабет». Быстро пролистав ее, Женевьева успела увидеть несколько картинок и кое-что прочитать. Судя по изображению на этих картинках, история Элизабет представляла собой своеобразный перечень того, как нужно наказывать за непослушание, заставляя нагнуться над каждым имевшимся в комнате предметом мебели. Элизабет пороли школьные учителя, учительницы и даже ученики. Женевьева положила книгу на место и закрыла парту.

Она направилась к коню. Подойдя ближе, женщина увидела, что с обоих боков к нему прикреплены ремни, которыми можно привязывать человека за руки и за ноги.

— Это тоже подлинник, — сказал Синклер. — Многие викторианцы считали, что телесные наказания помогают очистить душу и чем раньше человека начнут пороть, тем лучше для него.

— Похоже, в наше время многие люди по-прежнему так думают, — сказала Женевьева, — раз покупают подобные вещи.

— Люди, которые покупают все эти приспособления, вероятно, применяют их для наказания взрослых, а не детей. Причем эти взрослые сами изъявляют желание быть наказанными. Некоторые люди, приобретая подобный раритет, испытывают настоящий экстаз.

Женевьева подошла к столу, на котором лежал огромный альбом с почтовыми открытками, и полистала его. На снимках были запечатлены викторианские дамы с застывшими на лицах улыбками. Они не вписывались в современные стандарты красоты, потому что все были маленькими и довольно упитанными. Они демонстрировали различные сексуально-акробатические позы. Мужчины с лихо закрученными усами казались невероятно серьезными и имели совершенно непривлекательный вид. Многие из них были обнаженными, если не считать носков и туфель. Судя по всему, фотограф, который делал эти снимки, считал своей основной задачей поставить моделей так, чтобы хорошо были видны их гениталии. Все они стояли неподвижно — так, словно пришли на осмотр к врачу. Женевьеве фотографии показались скорее скучными, чем эротичными, и она сказала об этом Синклеру.

— Я согласен с вами, — заглянув ей через плечо, ответил он. — Они напоминают мне живые картины старого театра обнаженной натуры «Уиндмилл». В них нет ничего эротичного. Женщины раздеваются не для того, чтобы доставить удовольствие мужчинам, а просто потому, что это их работа. Сбрасывают одежду, цепляют на лицо дежурную улыбку, а в конце недели получают свои денежки.

Синклер стоял так близко, что Женевьева ощущала тепло его тела.

— Если женщина, раздеваясь, не получает от этого удовольствия, — произнес он тихим, бархатным голосом, — то меня это не заводит.