Таким глубоким уважением был проникнут этот достойный человек к своим общественным обязанностям. Каждое утро тетка Жуан начинала мне в сотый раз рассказывать свою печальную повесть:

— Они поехали ловить рыбу в открытое море. Вдруг налетел шквал, да такой сильный, что пришлось спустить паруса и грести поскорей к мысу «Возлюбленный», но, как они ни бились, не могли к нему пристать; ты понимаешь, Ромен, что с таким матросом, как мой Жуан, им нечего было бояться: они наверное встретили какой-нибудь корабль в открытом море, который их и подобрал.

Ведь это же часто случается… не правда ли, та же история была с сыновьями тетки Мелани. Может быть, их высадили в Америке. А когда они возвратятся домой, воображаю, как вырастет Жером. Ему ведь было тогда всего четырнадцать лет. Четырнадцать да шесть, сколько же это составит вместе? Двадцать лет! Двадцать лет! Он будет уже совсем взрослый, настоящий мужчина!!

Она не допускала даже мысли, чтобы они могли погибнуть и не вернуться домой… Незадолго до своей смерти позвала священника, отдала ему три золотых для передачи Жерому, когда он вернется домой.

Несмотря на крайнюю нужду, голод и холод, бедняжка сберегла эти деньги меньшого любимца.

Отец поехал в плавание на три года, а проплавал ровно 6 лет. Капитан на фрегате менялся несколько раз, но весь экипаж оставался в Тихом Океане до тех пор пока, судно не испортилось и его необходимо было починить.

Мне было 10 лет, когда отец вернулся на родину. Это, радостное для нас с матушкой, событие произошло в одно воскресенье после обедни. Я сидел на гати возле входа в гавань и смотрел, как таможенное дозорное судно причаливало к берегу. Рядом с лоцманом стоял какой-то моряк в военной форме. Его можно было увидеть издали, потому что на нем была надета парадная форма, а рядом сновали таможенные матросы в простых куртках.

Каждый день у нас на гати собиралась своя обычная публика старых моряков, которые, в какую бы ни было погоду, ни за что не уйдут с берега раньше конца прилива, и только часа через 2 после него расходятся по домам.

— Ромен! — сказал мне капитан Гуэль, опуская подзорную трубку, — твой отец приехал, беги скорей на набережную, если ты не хочешь, чтобы он очутился здесь раньше тебя! — Мне очень хотелось бежать, но я почувствовал, что от радости у меня словно подкосились ноги. Когда я прибежал на пристань, таможенное судно уже причалило к берегу и отец высадился на берег. Его окружили со всех сторон, жали ему руки, наперерыв предлагали угощения в кабачке. Но он отказался.

— Нужно поскорей поторопиться домой, обнять жену и сынишку.

— Да мальчонка твой уж тут, вот он стоит!

Вечером, хотя погода и резко изменилась к худшему, и буря шумела и море бушевало, но в нашем домике не зажигали восковой свечи перед образом Богоматери.

За последние шесть лет плавания отец насмотрелся на белом свете всяких чудес, а я никогда не уставал слушать его рассказы. По виду он казался нетерпеливым и даже суровым, но на самом деле был самый добрый и покладистый человек; он никогда не уставал говорить со мной и рассказывать мне не о том, что его занимало, и было ему интересно по воспоминаниям, а, наоборот, по много раз повторял именно то, что нравилось моему детскому воображению.

Среди его рассказов у меня был один любимый, который я не уставал слушать никогда, а именно был рассказ о том, как отец был в гостях у дяди Жана.

Во время стоянки в Калькутте отец мой наслышался разговоров о каком-то генерале Флоги, который находился на службе в английском посольстве. Говорили, что он был родом француз и поступил волонтером на службу к Берарскому королю.

Он ходил сражаться с англичанами и удачным действием спас от гибели индийскую армию, за что его и сделали генералом. В другой битве ему оторвало ядром руку, и он вместо оторванной руки — сделал себе серебряную. Когда после этого он торжественно въехал в столицу, держа своего коня за повод этой серебряной рукой, то жрецы упали на землю и преклонились перед ним; при этом они объявили народу, что в священных книгах Берара сохранилось такое предание, будто царство их достигнет высоты своего могущества тогда именно, когда войска его будут находиться под начальством человека, пришедшего с запада, и которого все узнают по руке, сделанной из серебра.

Отца моего представили этому знаменитому военачальнику, который охотно признал его своей родней и принял с большими почестями. Это и был наш дядя Жан с материнской стороны. Он обращался с моим отцом как нельзя лучше и хотел даже устроить ему торжественный въезд в столицу. Но только служба морская строгая, и отцу пришлось отказаться от всех этих чудес и не отлучаться из Калькутты. Этот рассказ произвел страшно сильное впечатление на мою детскую фантазию.

Дядя с серебряной рукой наполнял собой все мои помыслы, я только и мечтал, что об настоящих слонах, паланкинах и сказочной роскоши индийской жизни.

Мне постоянно представлялись солдаты, телохранители дяди, которые несли дядину серебряную руку.

До этого времени я благоговел перед нашим церковным привратником с его алебардой и шляпой, украшенной золотым галуном и перьями, но с тех пор, что я услыхал о двух индийских солдатах, которые были к тому-же еще невольниками моего дяди, мне казалось смешно, как это я мог прежде так восхищаться великолепием и шляпы и алебарды.

Отцу моему нравился энтузиазм, с которым я слушал его рассказы, — зато матушка была в это время настоящей мученицей. Своим материнским чутьем она угадывала, какое впечатление производили на меня эти истории и к каким результатам все это могло со временем привести.