Чуть позже, помнится, я услышал, как помощник сказал капитану, что погода портится и на нас, по его мнению, надвигается циклон. Однако капитан, совсем еще молодой человек, отмахнулся от него, заявив, что следует доверять барометру, а не себе. Однако помощник, как мне показалось, остался при своем мнении, но не стал настаивать на нем в пику начальству.

Вскоре, когда все вокруг окутала ночная мгла, оранжевые краски сошли с небосвода, и на нем остался один мрачный, угрожающий красный свет с какой-то странно яркой белой полосой, проходящей на северо-востоке примерно в двадцати градусах над линией горизонта. Эту картину можно было наблюдать добрых полчаса, и она произвела такое впечатление на экипаж, внушив ему мысль о том, что что-то надвигается, что многие матросы, присев, глядели поверх правого леера до тех пор, пока небосвод не затянула серая мгла. Той ночью я стоял вахту на палубе с полуночи до четырех часов утра. Юнга, пришедший разбудить меня, сообщил, что всю последнюю вахту сверкали молнии. Не успел он договорить, как яркая синеватая вспышка озарила бортовой иллюминатор, но грома не последовало.

Я торопливо соскочил с койки, оделся и, схватив фотоаппарат, выбежал на палубу. Я открыл затвор объектива, и в следующее мгновение — вспышка! — огромный поток электричества обрушился сверху.

Тотчас же первый помощник капитана громко спросил у меня со среза полуюта, успел ли я сфотографировать эту молнию. Я ответил «да» (так я думал), и он велел мне подойти к полуюту, к нему, и дальше снимать уже оттуда, ибо он, капитан и второй помощник очень интересовались моим увлечением фотографией и старались создать условия для того, чтобы у меня получались хорошие снимки.

Я очень скоро понял, что первый помощник чем-то встревожен, ибо, сменив второго помощника, он вскоре перестал расхаживать по полуюту, подошел ко мне и наклонился над леером.

— Как бы мне хотелось, чтобы наш старик приказал убрать нижние марсели, — спустя мгновение произнес он тихим голосом. — Где-то поблизости бушует шторм. Я это чувствую, — подняв голову, он понюхал воздух.

— Почему бы вам самому не приказать убавить парусов? — осведомился я.

— Не могу! — ответил он. — Старик велел ничего не трогать, а звать, если что, его. Он слишком полагается, на мой взгляд, на барометр и пальцем не пошевелит, пока тот не упадет.

Все это время на небе с частыми промежутками сверкали молнии, но тут его прорезало несколько гигантских вспышек, ударивших, казалось, чуть ли не в судно из огромного разрыва в тучах, — настоящие потоки электричества. Я открыл затвор объектива и направил его вверх, и в следующее мгновение сделал великолепный снимок огромной вспышки, которая, сверкнув из уже упоминавшегося разрыва, электрической дугой разделила восток и запад.

Примерно с минуту мы ждали, полагая, что за такой молнией должен раздаться гром, но не дождались. Только из тьмы на северо-востоке послышалось слабое, отдаленное завывание, казалось, странным эхом перекатывающееся над безмятежными морскими просторами. Затем воцарилась тишина. Первый помощник выпрямился и повернулся ко мне.

— Знаешь, — промолвил он, — только однажды в жизни довелось мне слышать нечто подобное, как раз перед циклоном, погубившим в Тихом океане «Lancing» и «Eurasian».

— Думаете, нам в самом деле угрожает циклон? — спросил я с некоторым волнением.

— Думаю… — начал он, но затем замолк и вдруг выругался. — Смотри! — закричал он. — Смотри! Вертикальная молния, будь я проклят! — и он показал на северо-восток. — Фотографируй ее, пока есть такая возможность, другого подобного случая может и не представиться!

Я посмотрел в том направлении, куда он указывал, и отчетливо увидел огромные бледные, дрожащие полосы и языки пламени, поднимающегося прямо из океана. Они полыхали секунд десять или пятнадцать, и за это время я успел снять их.

К сожалению, на этой фотографии, как выяснилось потом, когда я начал проявлять негатив, не получился странный, неописуемый тускло-красный свет, озаривший в тот момент горизонт; тем не менее она хранится у меня как драгоценное напоминание о разновидности электрического явления, редко наблюдаемого даже теми, кому посчастливилось или не повезло столкнуться лицом к лицу с тропической бурей. Прежде чем продолжить рассказ, я напомню читателю, что эта странная молния не била вниз, а поднималась из океана.

После того как я сделал этот, последний, снимок, первый помощник уверенно заявил, что на нас с северо-востока надвигается страшная тропическая буря, и — раз в двадцатый за эту вахту — спустился вниз к барометру.

Вернувшись минут через десять, он сказал, что показания барометра не изменились, но он все равно зашел к старику и рассказал ему о вертикальной «стержневой» молнии; капитан же, узнав от него, что барометр не упал и не поднялся, ничуть не встревожился и лишь пообещал, что поднимется наверх. И он действительно вскоре появился на палубе, но судьба распорядилась так, что в ту минуту «стержневая» молния больше не сверкала и лишь за тучами на северо-востоке изредка поблескивали обычные вспышки, поэтому капитан снова удалился, велев позвать себя, если изменятся показания барометра или погода.

После восхода дневного светила погода переменилась, и с северо-востока медленно потянулись тучи, низко нависая и скользя по диску только что вставшего солнца, как-то странно и неестественно светившего. Оно и впрямь выглядело таким грозным и ощетинившимся, что ему вполне подходила строчка «И красное солнце, бородатое бурей». Показания барометра наконец изменились, сначала поднявшись немного, а затем вскоре упав на одну десятую. Первый помощник тотчас же бросился к шкиперу, и тот поспешно поднялся на палубу. Заявив, что не собирается упускать попутный ветер из-за бабских фантазий, он приказал убрать брам-стеньги на фок- и бизань-мачте — и все.