В подклет девушка прокралась, когда те, что спать собрались, уж засыпали, а те, что с полюбовниками уговорились, лежали тихонько, готовые живо подняться да и выскользнуть. Не Верх, чай, — сельцо, дворец огородами окружен, каждый кустик ночевать пустит!

Легла Аленка на свой войлочек, отвернулась к стенке. Свой сарафанец из крашенины лазоревой, отороченный мишурным серебряным кружевом, с оловянными пуговицами, сложила ровнехонько, не то что шалые девки. И вроде даже задремала, когда вдруг раздались на дворе крики, да такие отчаянные, что в подклете, не разобравшись, заголосили:

— Ахти нам! Пожар!..

Коломенский дворец — красы несказанной, но коли полыхнет сухое дерево — успеть бы выбежать, а имущества уж не спасти. С визгом, с причитаниями кинулись мастерицы из подклета в одних сорочках. Поднялись, спотыкаясь, по лесенке, выскочили на высокое крыльцо, а по двору потешные с факелами носятся.

— Да где же кони?! — раздался пронзительный крик.

Не воды требуют — коней… Да что же это деется?

А Дунюшка-то младенчиком тяжела! А ну как с перепугу скинет?

Забыв про заведенные порядки, понеслась Аленка, как была, переходами в государынины покои. Только сарафанишко прихватить успела и кое-как на бегу напялила его поверх сорочки. А косник в косу да повязку на голову, чтобы не выскакивать на люди простоволосой — про то она и не подумала.

Навстречу ей бежали с огнем люди — один высокий, в одной белой рубахе, впереди, прочие, тоже неодетые, за ним поспевали. Аленка вжалась в бревенчатую стенку, пропуская государя. Вот он каков без кафтана-то… Длинноногий, тощий, глаза выкачены, дороги не разбирает… За ним — постельничий, Гаврюшка Головкин, с одежонкой через плечо, за Гаврюшкой карла Тимофей поспешает, и — батюшки! Пистоль у Тимофея в руках! И постельный истопник Лукашка Хабаров, весь расхристанный, взъерошенный, с саблей наголо! И князь Борис Голицын, одетый так, словно и не ложился.

Пронеслись, выскочили во двор, перебежали открытое место, сгинули во мраке… И тут же за ними — непонятно кто, с охапкой верхнего платья, проскочил мимо Аленки, сапог обронил — и за ним не вернулся.

Господи Иисусе, неужто Софья стрельцов на Коломенское двинула?

— В рощу всё неси! — раздался голос князя Голицына. — В рощу, дурак!

А как бы в ответ — вой из царицыных хором.

Аленка понеслась туда — к Дунюшке!

Замешалась в больших сенях среди сенных девок, среди перепуганных постельниц, среди бабок да мамок. Увидела Пелагейку — та стояла, привалившись к стене, и лишь головой крутила вправо-влево, приоткрыв редкозубый рот.

— Пелагеюшка! — так и бросилась к ней Аленка. — Да что ж это деется? Спаси и сохрани!

— Стрельцы по Стромынке прискакали, свет! — отвечала карлица. — Кричали — на Москве набат гремит, полки сюда движутся!

— Бежать же надо! — без голоса прошептала Аленка.

— Государынь собирают! — Карлица снова принялась вертеть головой. — Возников в колымаги закладывают. Сейчас и двинутся в путь!

Но не было в ее голосе испуга, а какое-то насмешливое веселье.

— А нас, а мастериц?

— Ты, Аленушка, при мне держись, — велела Пелагейка. — Я-то не пропаду, нас, карлов, николи не трогают!

— Я к Дуне! — вскрикнула Аленка, мало заботясь, так или не так назвала государыню всея Руси. И побежала — маленькая и верткая, и проскочила в двери.

В покоях верховые боярыни сами укладывали короба и увязывали узлы. Все здесь смешались — и казначеи Натальи Кирилловны, и казначеи Дунюшки, оказалась тут и светличная боярыня Настасья Кокорева, и государева мама — Матрена Романовна Леонтьева, и мама царевны Натальи — княгиня Ромодановская, и старенькая княгиня Домна Волконская. Тут же, как всегда, от волнения в беспамятстве, сидела Наталья Осиповна. Женщины толклись, мешая друг другу.

Несколько в стороне, у окошка, стояла Наталья Кирилловна, как всегда — в темном наряде, обняв дочку. Смотрела в пол, сдвинув красивые черные брови. Кусала губы. И молчала. Царевна Натальюшка испуганно приникла к ней.

Аленка огляделась — Дуни не было.

Тогда она вдоль стены прокралась к двери в крестовую палату.

Дуня стояла на коленях перед образами, пылко вполголоса молилась, не по правилу, путая слова, добавляя своих. Рядом, на коленях же, стояла сестрица Аксиньюшка и молчала, стиснув губы, глядя мимо образов.

— Господи, со мной что хочешь делай, хоть стрельцам отдай, хоть огнем пожги! Спаси Петрушеньку, Господи! Все обители обойду, Господи! — твердила Дуня.

Аленка кинулась на колени с ней рядом.

— И ты молись, и ты, светик! — воскликнула Дуня, повернувшись к ней. Аленка изумилась — не испуг, а восторг был на лице подружки.

— Да, Дунюшка, да!..

— Мы его вымолим! Мы, только мы — понимаешь? Аленушка, ничего у него более нет — только молитовка!

— Да, Дунюшка, да… — ошалело повторяла Аленка. Отродясь она не видела таких глаз у подружки, обезумевших, огромных…