— Сколько же, — спрашиваю, — ты телефонов с собой пронес?

— К сожалению, всего два. Так что, получится зарядить?

— Получится, — говорю, — давай телефон.

— А точно получится?

В нашей камере было интересно. Дело в том, что здесь собрались люди, которые в обычной жизни могли бы с легкостью стать моими друзьями. Не случилось этого лишь потому, что в какой-то момент все дружеские вакансии оказались заняты. Даже «воры» вели себя чрезвычайно прилично. Целый день они резались в домино и разговаривали только про тачки. Автомобили были их страстью, что и не удивительно. Ведь если ты по-настоящему любишь ездить на машине, то сила этой любви одинакова — и когда ты трезв, и когда пьян. Во втором случае она, по идее, даже сильнее.

С одним из них произошел такой, к примеру, случай. Чувак возвращался домой на своем Nissan Almera. На подъезде к дому он ошибся поворотом и въехал на территорию части ФСБ. Снес два шлагбаума и затормозил только тогда, когда передний бампер на полметра вошел в стену поста охраны. Он говорил нам:

— Парни, вот вы тут все о**енно образованные. Архитекторы там, инженеры, художники, музыканты… может, расскажете нам чего-нибудь? Лекцию там какую-то или чё…

— А что, — говорю, — это можно. Это вообще могло бы стать неплохой традицией. Выходишь из спецприемника с дипломом. Прослушал курс лекций по истории искусств, узнал, что такое терция, научился рисовать виллу Палладио. Мы могли бы поднять престиж этого заведения!

— Ну, — говорит, — а я о чем!

С этим человеком у меня произошел такой диалог:

— Как спится? — спрашиваю.

— Без бухла сплю как младенец. Лет десять так не спал.

Вот, думаю, профессиональный водитель пьет каждый день. А если и садится за руль трезвый, то не высыпается…

Илья подошел ко мне с каким-то парнем.

— Вот, — говорит, — познакомься. Это Паша. Прикинь, он приехал из Питера. Должен был починить тормозную систему на тренировочной установке для космонавтов.

— Приятно познакомиться, — говорю, — сколько дали?

— Десять суток.

— Круто. Похоже, нам еще сильно повезло. А где взяли?

— Да я из метро выходил… видно, не туда вышел. И главное, космонавтов всех выгнали на две недели. Установку освободили. У них там такой график, что…

На обеде в столовой ко мне в окошко просунулся болезненно худой человек в очках.

— Политический? — спросил он.

— Да.

— Вот смотри, — он протянул мне измятую записку, — это нужно передать Яшину. А у Навального спроси, как он относится к переносу митинга с Охотного Ряда на Болотную площадь. Комитет уже проголосовал. Нужно знать его мнение.

— Ладно, — говорю, — без проблем.

— Мы надеемся на тебя, — сказал очкастый и исчез.

Как это странно, думал я, сижу в тюрьме, а какие-то мифические «мы» на меня при этом надеются. Комитет какой-то… Поручили мне что-то, видимо, ответственное… Отмывая от липких макарон грязные тарелки, я попытался ощутить себя важной частью происходящего. Кем-то, без кого грядущие изменения в политической жизни нашей страны невозможны. Я попытался и не смог.

Когда в столовой появился Навальный, я подошел к нему. Хорошо, что теперь я уже знал, как он выглядит. Выглядел он сносно. Бодро говорил что-то сокамерникам (в основном это были «воры») и с аппетитом хлебал насыщенный бромом бульон.

— Леша, — говорю, — привет.

— Привет.

— Ребята интересуются, как ты относишься к переносу митинга.

— Слушай, ну как я могу к этому относиться? Они там что-то решили, они знают расклад. Я же здесь сижу и не вижу общей картины.

— Ну а все-таки? — спрашиваю.

— Мне больше нравится Охотный Ряд. Там фотографии получаются яркие. Все-таки Кремль на заднем плане…

В столовую привели следующую хату. Среди «клиентов» я увидел Германа. Он сидел в торце длинного общего стола и разговаривал с молодым парнем в синей рубашке. Стряхнув со своего белого халата хлебные крошки, я подошел.

— Ни ф-фига себе! — воскликнул Герман. — Совсем ссучился?

— Ты бы, — говорю, — жопу оторвал от койки, тоже мог бы устроиться как белый человек. Где ты был? Я тебя на завтраке ждал.

— Не знаю, с-спал, наверное.

— А я вас знаю! — неожиданно вступил в разговор парень в рубашке. — Вы Артем Черников.

Вот те раз, думаю, только полдня работаю, а меня уже знают.

— Мы знакомы? — уточняю.

— Моя жена Люба — ваша студентка.

— Что же, — говорю, — рад за нее. Как она?

— Ничего. Ее вчера отпустили.

Справлять нужду в камере было проблематично. По сути, удовлетворение двух естественных потребностей — единственное, что меня по-настоящему напрягало. С третьей оказалось попроще.

Бром действовал безотказно. В общем, «ходить» приходилось в обычную дыру, проделанную в полу. «Малая» нужда справлялась без особых проблем. Достаточно было отвернуться от собеседников и проделать все необходимое, не прерывая диалог. С «большой» было сложнее. Я успокаивал себя тем, что и Лимонов, и Немцов, и Навальный каким-то образом умудрились преодолеть в себе эту пошлую боязнь публичного испражнения. Но им было проще: политическая деятельность приучила их к этому.