— Как твоя фамилия?

— Яшин, — ответил он.

— Вот, — говорю, — точно. Там написано: «Свободу Навальному и Яшину».

Яшин хмыкнул и вернулся на свою вторую «полку».

Минут через десять появился мой брат. Яшин снова ловко спустился на землю и представился.

— Аналогично, — ответил Иванкин и уверенно направился к свободной койке.

В общем, худо-бедно мы разместились. Я на койке Лимонова, Илья на койке Немцова. В спецприемнике эти имена еще не забыты. Постельного белья на всех не хватило. Выяснилось, что спецприемник никогда раньше не заполняли под завязку.

Думаю, что, когда человека «закрывают» надолго, хотя бы на пятнадцать суток, все дни, проведенные им в камере, сливаются в один. Все они однообразны и похожи друг на друга, как айфоны. Другое дело, когда срок заключения составляет всего один день. Тогда этот день превращается в неделю. До сих пор я сохранил ощущение, что провел в спецприемнике значительную часть жизни. Впрочем, может, так оно и было…

В основном, как выяснилось, здесь отбывают наказание «пьяные водители». Количество других правонарушителей незначительно. И коль скоро все мои сокамерники естественным образом (впрочем, что в этом естественного?) были разделены на «политических» и остальных, этих самых «остальных» мой брат в шутку прозвал «ворами». Он так и говорил:

— Похоже, воры (ударение на «ы») мне поганку решили завернуть. Накормили вчера несвежей колбасой.

В камере нас поместилось двенадцать человек: пять «воров» и семеро «политических». Из старой компании нас осталось трое: я, Илья и Зальцман. На этот раз наша перекличка выглядела так:

— Иванкин!

— Здесь!

— Черников!

— Здесь!

— ? — Вертухай смотрит в список и молчит. Потом переводит взгляд на Сашу.

Саша молча кивает.

— Ну все, кажется, на месте, — говорит вертухай с улыбкой. — Идемте на медосмотр.

Провести третьи сутки, ничего ровным счетом не делая, оказалось для меня обременительно. Поэтому я попросился работать на кухню. В связи с нахлынувшим потоком «гостей» поваров явно не хватало.

— Что? — спросил брат. — Крысятничать намылился?

— А чего, — отвечаю, — на хате весь день чалиться? На кругу с ворами дуплиться?

— Ладно, фраер, — говорит Илья, — остынь. Меня-то в долю возьмешь?

В общем, так мы с Ильей стали посудомоями.

Работать на кухне оказалось интересно. Во-первых, можно было заныкать какую-нибудь котлетку, чтобы съесть ее, скажем, утром вместо остывшей пресной каши. А во-вторых, кухня — единственное место, где можно встретиться и поговорить с обитателями всех без исключения хат. Дело в том, что жители разных камер никогда не пересекаются: ни на прогулке, ни в коридорах, ни в столовой. Единственные люди, которые видят и знают всех, — это менты и повара.

Я стоял на раздаче, выдавал миски, наполненные едой, просовывая их в низкое окошко. За стенкой Илья принимал у заключенных пустую посуду и мыл ее. Я взял очередную миску с макаронами и поставил ее на стойку.

— А в тюрьме сейчас макароны! — услышал я знакомый голос.

— Женя, — говорю, — Радист! Мать твою! Ты как?

Я высунулся из окошка, чтобы видеть его лицо. Радист сиял. Теперь он был похож на счастливого Челентано. Для полноты образа ему не хватало только больших солнцезащитных очков. Его рубашка была лихо расстегнута на груди. Он даже каким-то образом успел обзавестись трениками и тапками.

— А в тюрьме сейчас макароны! — повторил счастливый Радист, и мы оба засмеялись.

Не съеденные макароны требовалось утилизировать. Я взял большой чан с объедками и пошел на помойку. Сам. Без охраны. Работникам кухни это разрешалось (вот они — привилегии функционера). Я нес алюминиевую емкость по пустому коридору, когда дежурный крикнул:

— Адвокат к Навальному!

На обратном пути я столкнулся в том же коридоре с человеком. А вот и Навальный, подумал я. Теперь хоть буду знать, как он выглядит.

— Привет, — сказал я так, как будто мы вместе съели пуд «Доширака».

— Здорово, — ответил он так, как будто совместно съеденного «Доширака» было немного больше.

Так состоялось знакомство Навального со мной.

Когда я вернулся в камеру, выяснилось, что поступило пополнение. Пополнение представляло собой Петю Верзилова. И хотя Петя присутствовал в единственном экземпляре, у меня возникло ощущение, что его как минимум человек восемь. Петя вел себя экспрессивно. Он говорил короткими резкими фразами и обильно жестикулировал, напоминая этим молодого Ленина.

— Петя, — представился он, — политхудожник. Давай устроим забастовку!

— Артем, — говорю, — повар.

— Так это ты на кухне работаешь? — Петя слегка подпрыгнул от возбуждения.

— В меру своих скромных способностей.

— Слушай, дружище, — Верзилов приблизился ко мне вплотную и продолжил громким шепотом: — Я пронес телефон с интернетом. Можно будет его там зарядить?

— Без проблем, — отвечаю. — Давай телефон.

— А точно будет можно?

— Говорю же, да.

— Нет, понимаешь, один телефон я уже спалил. Шел с ментами и решил время уточнить. Достал его из кармана, а они мне: «Петр, не могли бы вы показать нам свой телефон по-хорошему».