— Не буду я ничего подписывать! — возмутился я. — Я не нарушал закон. И не оказывал неповиновения.

— Так! — неожиданно прокричал следователь. — Так у нас игра не пойдет!

— Для вас, — говорю, — это, может быть, и игра, а я закон не нарушал.

— То есть не будете подписывать? — спросил он спокойно.

— Нет. Все было не так, как записано в протоколе. Я могу рассказать о случившемся письменно.

— Хорошо, — ответил следователь и поднялся, — ждите здесь.

Он вышел из комнаты, а я остался ждать.

Если бы я был в помещении один, возможно, испугался бы. Куда он пошел? Сколько мне ждать? И, главное, чего? Но я был не один. Вокруг меня шел массовый допрос. Я прислушался.

— Вы виновны в нарушении общественного порядка! — почти кричал пожилой полицейский на Артема Азарова.

— Нет. Невиновен.

— Вы мешали проезду автомобильного транспорта и проходу пешеходов? Мешали! Вам было приказано освободить проезжую часть? Было! А вы говорите, не виновен! Так дела не делаются.

— Вот мне интересно, — говорил Артем, — а как я мог мешать проходу пешеходов, стоя на проезжей части? И, наоборот, как я…

— Разговоры! — крикнул пожилой мент. — Подписывай признание!

— Не буду я ничего подписывать, чего вы разорались на меня?

— Ректору твоему сообщим, — уже спокойно продолжал следователь. — В деканат. Отчислят тебя в три секунды!

— Вот удивительно, — отвечал Артем, — значит, если я признаюсь, что нарушил общественный порядок, то меня оставят в покое, а если скажу, что являюсь законопослушным гражданином, то отчислят в три секунды…

За другой партой шел примерно такой диалог:

— Признайте вину, и все. Это несложно. Ведь вы же школьный учитель. Должны понимать.

— Я понимаю только то, что здесь творится беззаконие.

— Вас с работы могут уволить. Это вы понимаете?

— К сожалению, вы опоздали. Только что пришло SMS, что меня уже уволили…

Кто-то из следователей зачитывал вслух протокол о задержании:

— «…После чего я, находясь в двух метрах от впоследствии задержанного такого-то, многократно повторил законное требование освободить тротуар, используя мегафон…»

— Ничего такого я не слышал.

— Вам в мегафон кричали, а вы не слышали?

— Ну, видимо, я был слишком далеко.

— Здесь написано: в двух метрах.

— Тогда не понимаю, зачем ему на таком расстоянии мегафон-то понадобился?

Я огляделся. В дальнем углу допрашивали Илью. Он был серьезен и явно зол. Мне было интересно, как ведет себя Радист, но его в помещении снова не оказалось. Наверное, опять решил поговорить по неработающему телефону. Появился мой цербер. Он сел напротив, достал несколько чистых листов бумаги и сказал:

— Рассказывайте, как все было. Начальство разрешило вам дать письменные объяснения.

— Что же, — говорю, — дай бог здоровья вашему начальству.

Полицейский улыбнулся и стал записывать. Удивительно, но он не задавал никаких каверзных вопросов, а, напротив, достоверно и даже с каким-то чрезмерным усердием составил вполне корректный документ. Похоже, я ему понравился. А может быть, просто честный мент попался… в конце-то концов, должны же были и таких послать на Землю.

Как известно, Басманный районный суд — самый «басманный» суд в мире. По некоторым данным, он даже басманнее хамовнического. Вообще, описывать то, что происходило тогда в суде, достаточно неприятно. Я бы даже сказал — противно. Как только я начинаю вспоминать об этом, мысль принимаются тормозить сухие, хрустящие в шестеренках сознания газетные формулировки. Они полностью заполняют мозг и мешают думать. Голова превращается в ведро керамзита. «Беспринципные прихвостни власти», «продажные сволочи», «партийные холуи», «лицемерные подонки» и даже, простите, «бл**и в мантиях». В дальнейшем, надеюсь, удастся, используя все доступные мне средства художественной выразительности, описать происходившее тогда в печальных, иронических и романтических тонах крупными и потому едва различимыми мазками.

Когда я покидал родной город, при себе я имел немного. Чуть меньше, чем имею сейчас. С собой у меня было шестнадцать лет жизненного опыта, билет на поезд, тысяча рублей и стопроцентная уверенность во вчерашнем дне. Об этом дне я знал все. Это было теплое илистое дно, которое год за годом засасывало в себя мой родной город вместе со всеми его обитателями.

В Москве я заметил, что мной владеет глубокое чувство собственного провинциального убожества. Я, конечно, маскировал его, как мог. Я делал вид, что умею ездить в метро, не держась за поручни, я легко знакомился со всеми, у кого удавалось стрельнуть сигарету, я ходил по улицам, не глядя по сторонам, — я знал по фильму о Шерлоке Холмсе, что оглядываются лишь чужаки. В общем, я блуждал.