Хотя Центр в Триесте был задуман для поддержания теоре­тической физики в третьем мире, он, по крайней мере в тече­ние двух десятилетий, играл роль международного центра в более широком смысле. Мне неоднократно доводилось бывать там на конференциях, посвященных самым актуальным во­просам современной теоретической физики, быть директором школ по физике конденсированного состояния и членом со­вета Центра. В моей научной биографии участие в работе Цент­ра занимает важное и особое место.

Ланч в замке Дуино

Во время своих поездок за рубеж, в необычной ситуации, мне часто приходилось открывать новые стороны в характере своих друзей.

С Абрикосовым у нас сложились близкие товарищеские от­ношения с самого его появления в теоротделе Ландау Инсти­тута физических проблем в 1948 г. В то время у нас не было своих кабинетов, мы обычно работали у меня дома, а в пере­рывах часами обсуждали работы по телефону.

К моменту конференции в Триесте у нас за плечами уже числилось более 30 совместных публикаций. Наша многолет­няя дружба была не без шероховатостей, однако теплые отно­шения всегда брали верх. Недостаток Алешиного характера состоял в том, что иногда по совершенно необъяснимым при­чинам он мог невзлюбить выбранную им «жертву».

Незадолго до этой поездки в Триест умер Ландау. Он был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, в своеобраз­ном некрополе, рядом с многочисленными государственными деятелями, артистами, генералами и учеными. Когда встал вопрос об установке памятника, нам не захотелось следовать образцам соцреализма, воздвигнутым на соседних могилах.

Следует сказать, что к этому времени борьба с «формализ­мом» и «абстракционизмом» в искусстве, начатая при Хрущеве, не закончилась, еще была свежа в памяти его непристойная ругань на выставке в Манеже по адресу ныне знаменитого скульптора Эрнста Неизвестного.

Через общих друзей я был знаком с Неизвестным, испыты­вал к нему, его творчеству необыкновенное уважение, и мне казалось, что и он симпатизировал мне. У меня, естественно, возникла идея заказать памятник Ландау у Неизвестного. Это гарантировало, по меньшей мере, что памятник будет произ­ведением искусства и станет выделяться среди ближайшего окружения. Кроме того, мне импонировала идея связать на­всегда великие имена Ландау и Неизвестного. Свой выбор я решил проверить у Аркадия Мигдала, поскольку он был не только выдающийся физик-теоретик, но и довольно профес­сионально работал как скульптор. У него было много друзей среди художников и скульпторов, из которых наиболее близ­кими ему были художник Д. Краснопевцев, а также скульпто­ры Н. Силис и В. Лемпорт, выполнившие совершенно ориги­нальные скульптурные портреты Нильса Бора и Альберта Эйнштейна. В совместной мастерской Силиса и Лемпорта ча­сто собиралась московская богема. Несколько раз Аркадий при­глашал туда и меня.

Я ожидал, что на мой вопрос о выборе автора памятника Мигдал назовет Силиса и Лемпорта. Но, вопреки моим ожи­даниям, он не раздумывая назвал имя Эрнста Неизвестного. Такая реакция окончательно решила мой выбор. Заказывать памятник должен был Институт физических проблем, где ра­ботал Ландау, поэтому я пригласил Капицу посетить мастер­скую Неизвестного. С нами отправились Анна Алексеевна Ка­пица, Алеша Абрикосов и секретарь Капицы Павел Евгеньевич Рубинин.

Неизвестный показал нам свои многочисленные скульпту­ры. Поскольку они не выкупались государством, как у художников-соцреалистов, то все хранились у него в мастерской. Показывая свои произведения, Неизвестный в основном об­ращался к Анне Алексеевне и Петру Леонидовичу Капицам и этим, по-видимому, сильно задел самолюбие Алеши Абрико­сова. Может быть, даже в какие-то моменты, разговаривая с Капицами, Неизвестный поворачивался спиной к Алеше. Так или иначе, в результате Алеша возненавидел Неизвестного и затем всегда поносил его творчество, вспоминая с особенным отвращением абстрактные скульптуры, олицетворявшие чело­века с разорванной грудью, которые он называл «потрошенками». Неприязнь к Неизвестному сохранилась у него на всю жизнь. В отличие от Алеши вся остальная группа была потря­сена увиденными скульптурами, а Петр Леонидович, впервые встретившийся с Неизвестным, сразу же заказал ему памятник для могилы Ландау.

Прежде чем возвратиться к Триесту, я хотел бы закончить историю с памятником Ландау. В конце концов на Новодеви­чьем кладбище появились две замечательные скульптуры Не­известного, стоящие неподалеку одна от другой, — на могилах Ландау и Хрущева. Последний памятник был заказан семьей Хрущева в соответствии с его завещанием.

На Триестской конференции, как я уже говорил, происхо­дили многочисленные встречи, официальные приемы и иног­да приемы на дому у организаторов Центра. Один из таких приемов происходил на роскошной вилле профессора Паоло Будинича. Естественно, что из-за ограниченности простран­ства Будинич не мог пригласить всех участников конферен­ции. От нашей делегации были приглашены Фок, Лифшиц и я. Такой выбор, видимо, объяснялся тем, что мы были ближе знакомы с хозяином дома. На приеме у Будинича я познако­мился и разговорился с князем Турн-и-Таксисом. Он оказал­ся исключительно мягким, демократичным и интересным че­ловеком. Наверное, мы оба понравились друг другу, потому что он пригласил меня со всей советской делегацией на следую­щий день на ланч в свой замок Дуино.

Когда я возвратился в гостиницу, Алеша, с которым мы жили в одном номере, стал резко выговаривать мне за то, что я не взял на прием к Будиничу его и остальных членов делега­ции. Мои доводы об абсурдности этих претензий не произве­ли никакого впечатления. Не улучшило дело даже сообщение о том, что на этом сугубо частном приеме я продолжал забо­титься о делегации и договорился о завтрашнем ланче в замке Дуино для всех ее членов. В конце концов Алеша произнес мне ту сакраментальную сентенцию, ради которой я рассказал всю эту историю: «Конечно, ты делаешь очень много для ин­ститута, но ты мне напоминаешь мою матушку. Она тоже много сделала для меня и моей сестры Маши, однако так часто упо­минала об этом, что когда она умерла, мы с Машей не очень грустили».

Сейчас жизнь разбросала нас в разные концы света. Как-то я встретил Алешу в США, где он заведует теоротделом в Аргоннской национальной лаборатории. Он мало изменился.

Одесское начало

В 1961 г. мне на ум пришла идея провести в Одессе симпо­зиум по теоретической физике. За год до этого я отдыхал в Одессе и познакомился там с местным теоретиком-ядерщиком Владимиром Маляровым и директором местной астроно­мической обсерватории Владимиром Платоновичем Цесевичем, сыном русского певца, известного в пору Шаляпина и Собинова. Лучшее место для проведения симпозиумов найти было трудно — сочетание европейского города и курорта на Черном море при наличии приличного университета обеспе­чивало решение всех практических задач.