Они поднялись по тропе, идущей по крутому склону среди стройных стволов криптомерий на вершину холма. Уже наступил вечер, и свет луны вырывал из темноты белые стены монашеских келий с их чёрными панелями у основания и странными окнами наверху. Через ворота на вершине холма они вошли на территорию Холла Основателя храма Кэнтедзи, пройдя мимо расположенных друг против друга трапезной и зала медитации, и через раскинувшие свои ветви бесчисленных старых можжевельников вышли к распахнутым дверям Зала Основателя храма и Зала Света. Днём и ночью горела единственная лампа, которая подчёркивала пустоту огромного внутреннего пространства.

Пройдя дальше, они оказались около старого буддийского храма. Тусклый свет освещал бумажную перегородку трапезной, вокруг не было ни души.

— Это как раз то место, которое я тебе хотел показать.

Только колонны возвышались на твёрдом известковом земляном полу. Единственная лампа, расположенная перед центральной нишей, освещала внутренность храма, свет которой, желтоватый и тусклый, дрожал на его стенах. Луна освещала стволы бамбука за окнами храма.

— Мне сказали, что внутри имеется деревянное изображение основателя или мемориальная доска с его именем, которому они поклоняются. Но это не имеет для меня никакого значения. Сам зал очень красив. Мне нравится его пустота, и я часто прихожу сюда.

Все эти отвлечённые разговоры Усиги вызывали у Мория только раздражение. Действительно, это был спокойный Зал храма в один из весенних вечеров. Но в городах банды воров продолжали рыскать среди руин и развалин, а станции метро были заполнены бездомными жертвами войны.

«Но, Усиги, — думал Мория, — у тебя подобные мысли не возникают в голове. Ты весь сконцентрирован только на себе и убеждён, что твоя жизнь уже закончена».

— Хочешь возвращаться?

— Хорошо, пошли.

Они шли вниз по неосвещённому склону в направлении двухэтажных ворот. Со стороны цветущих сакур были слышны голоса людей, и в свете луны они скоро увидели их тени, и среди них можно было различить детский голос.

— Ты сейчас пойдёшь вновь на станцию Кита-Камакура? — спросил Усиги.

— Нет, я отнюдь не сержусь на тебя из-за моей проблемы, но я хотел бы ещё поговорить с тобой, ты не возражаешь?

Усиги хитро улыбнулся:

— Может, уже хватит?

— Нет, — с упрёком в голосе твёрдо сказал Кёго. — Возможно, ты вновь рассердишься, но я хочу изгнать из тебя демона. Приезжать сюда снова будет слишком обременительно.

— Будь снисходительным и прости меня.

— Пытаешься уйти от разговора?

— Уйти? Нет, просто не обращай на меня внимания и оставь в покое. Я то, что есть.

— В самом деле? И таким образом ты будешь продолжать поддерживать близкие родственные отношения с мёртвыми? — Кёго продолжал говорить резким тоном: — Ты можешь продолжать жить, как живёшь, но ты делаешь дорожку всё уже и уже. Может, ты полагаешь, что ты сильный, а ты просто трус. Малодушный трус, и ты боишься за что-нибудь взяться.

— О чём ты говоришь?

— Нет ничего более слабого и беспомощного, чем солдат, покинувший свою службу. Часто думают, что жизнь военного всё время сопряжена с опасностями, не правда ли, Усиги? Я рано ушёл со службы, поэтому всё это понял. Я ушёл из-за трусости, потому что знал, что в моём послужном списке есть то, чего следует бояться. Но это был мир, в котором только и надо было кому-то отдавать честь, не так ли? Но когда я затем ушёл и начал жить, опираясь только на самого себя, я поразился, что не должен больше кого-либо бояться. Впервые в жизни я познал, что это такое свобода для человеческой личности. Будучи военным, этого не понять. Если ты вынужден пресмыкаться в мире, где нет свободы, то, естественно, не можешь постоянно чего-то не бояться. Ты хочешь выглядеть сильным, Усиги, но на самом деле ты трус.

— Этого уже достаточно, прекрати!

— Нет, я скажу всё, что я должен сказать. И не только военные, вся Япония всегда была такой. Мы жили в постоянном страхе перед кем-нибудь или перед чем-нибудь. Хотя и, как мы говорим, наступил новый мир, эти привычки не изменились, и осталось раболепное преклонение перед силой. Каждый перестроился, чтобы только перед чем-то оправдать себя. Свобода это такая вещь, которая недоступна трусливым и слабым. Ты гордишься своим упрямством, но упрямство это оружие слабовольных. Ты забрался в свою раковину и слишком испуган, чтобы выглянуть наружу. Ты всем недоволен и думаешь, что лучше было бы умереть, и это как раз доказывает, что ты не чувствуешь в себе силы продолжать жить.

Кёго сделал паузу, но Усиги промолчал.

— Посмотри на меня. Я полностью беззащитен, но мне также и нечего бояться. Если бы я был на твоём месте, я бы пошёл работать сторожем на железнодорожном переезде или стал бы чистильщиком ботинок. Мне всё равно, что скажут другие, я просто живу. А ты слишком боишься за свою репутацию.

Усиги встал, с ненавистью посмотрел на Кёго и закричал:

— Убирайся!

Кёго молча повернулся и пошёл. Его фигура быстро исчезла на дороге, залитой лунным светом. Тосисада Усиги медленно пошёл к своему дому, и когда он достиг его, то увидел внутри дома Кёго, который разговаривал с его женой. Улыбаясь, он поднял голову и сказал:

— Одного нездорового духа я изгнал. Надеюсь, что мой приход не осквернил этот дом.

На семейном буддистском алтаре курилась новая свеча ладана.

ВЕСЕННИЙ ДЕНЬ

— Господин Онодзаки, к вам пришли.

Онодзаки стоял у мольберта и уже начал чувствовать усталость.

— Кто пришёл?

— Я не знаю кто, но это симпатичная молодая женщина.

Жена управляющего домом прошла, напевая песенку, по коридору с корзиной выстиранного белья, и вышла на балкон.