Все «еврейские» цифры жертв «Уманской резни» хорошо обнулены: 3000, 20 000, 30 000, 50 000, 60 000 и ещё раз 20 000 (убежавшие из Умани) – и не предполагают вхождения в какие бы то ни было подробности.

Проверить данные «ЕЭ», а тем более «сообщения очевидца», независимым источником весьма затруднительно, поскольку такового не существует (польские источники нам недоступны). Говорят, «бумага всё стерпит», и это тем более верно, когда евреи сообщают о своих жертвах от рук всевозможных «антисемитов». Тщетно было бы взывать к разумному осмыслению Мазусом событий 1768 года в Умани. По его логике масштабное крестьянское восстание против польских помещиков, конфедератов и арендаторов суть предтечи-копии будущего Холокоста: гайдамаки ни о чём больше не думали, как только погубить побольше – и всех подряд! – «жидов». Но это не так. И чтобы убедиться в этом, самое время обратиться к творчеству выдающегося украинского поэта Тараса Григорьевича Шевченко.

Поэма Т.Г. Шевченко «Гайдамаки», опубликованная в Петербурге в 1841 году и посвящённая как раз событиям 1768 года на Правобережной Украине, написана через семьдесят лет после народного возмущения со слов свидетелей и участников последнего и, в частности, по рассказам собственного деда, Ивана Андреевича Швеца, функционера «Колийвщины». Произведение, таким образом, представляет собой довольно объективную картину крестьянского восстания, вызванного национальным и религиозным гнетом со стороны поляков. «Если старые люди врут, то и я вместе с ними»,- писал Тарас Шевченко. Поэт и сам родился (в 1814 году) в центре гайдамацкого движения, в селе Кириловка Звенигородского уезда Киевской губернии, что неподалёку от Умани, и, таким образом, у Тараса Григорьевича, как и у И. Мазуса, был свой, особый интерес к событиям на Правобережье.Поэма начинается с описания стачки поляков и евреев против коренного населения: «лях и жидовин»

Сговорились, чтобы грабить вместе.

Что хотели, то творили,

Церковь осквернили.

А вот шинкарь Лейба от всей души измывается над работником, сиротой Ярёмой:

Ярёма, герш-ту, хам ленивый,

Веди кобылу, да сперва

Подай хозяйке туфли живо,

Неси воды, руби дрова.

Корове подстели соломы,

Посыпь индейкам и гусям.

Да хату вымети, Ярёма.

Ярёма, эй! Да стой же, хам!

Как справишься, беги в Ольшану -

Хозяйке надо. Да бегом!.

(Здесь и далее перевод А.Т. Твардовского; «герш-ту» (евр.) – слышишь, ты).

Пока Ярёма побежал в Ольшану (а делает он это с удовольствием, ибо там живет его возлюбленная Оксана), автор заглядывает в корчму – чем там занимаются обитатели? Хозяин Лейба, по прозвищу «Чёртов кошелёк», «считает монеты», хозяйка, по имени Хайка, и дочь спят на перинах. Но сон тревожный. И точно: стук в дверь, и в дом врываются так называемые конфедераты, т.е. поляки, провозгласившие себя «независимыми» от центральной власти, чтобы творить дела, не пачкающие оную. Им надо, как всегда, – женщин, вина, денег. Дочь свою корчмарь успел спрятать, вина поставил, а вот денег: нету, нету, нету… Оскорбления, унижения, издевательства над бедным евреем не знают пределов – он и сам вертится, угождает, уничижает себя, но денег не дает. Поляки перемежают свои угрозы пением гимна, в котором, то ли по глупости, то ли по пьяни, кроме первых строчек ничего не знают:

My zyjemy, my zyjemy,

Polska nie zginela.

И Лейба находит выход: неподалёку, в Ольшане, живёт ктитор – церковный староста православного храма, и у него есть деньги. «Собирайся!» – скомандовали конфедераты и поскакали в Ольшану. Ворвались в хату ктитора и начали бесчинствовать; а «пёс-шинкарь» притаился в углу. И вот она – первая анафема автора поэмы в адрес поляков:

…Да падёт проклятье

На их мать родную, что их зачала,

На тот день, в который собак родила.

Связали старосту, бьют, пытают горячей смолой, но денег никак от него не добьются.

Старик не вынес адской кары,

Упал бедняга. Отошла

Душа его без отпущенья.

Схватили дочь ктитора, подожгли церковь и – наутек! И когда Ярёма узнал о случившейся трагедии, путь его пролёг прямиком «в гайдамаки».

Враги народа определены: «лях и жидовин», т.е. поляки и их подручные – евреи.

И весь пафос восстания, а вместе с ним и поэмы Шевченко, таков: поразить, в первую очередь, ляха с ксёндзом, а затем «жида». Кобзарь, сопровождающий гайдамаков, в своей импровизации выразил общее украинской голытьбы: