— Ты весь пропотел от собственной лжи. Когда я вернусь, Флюг, я хочу услышать правду, или придется тебе попробовать вот этого. — В руках он держал резиновую дубинку, которой щелкнул по столу. И вышел.

За стенами моей белой, из цементных блоков клетушки нарастал шум тюрьмы. Каморки вдоль коридора были заполнены, и любопытная создалась атмосфера. Не знаю, возможно, темп допросов ускорился в преддверии зари, которой мы из-за отсутствия окон не увидим, но когда допрашивающий вышел, намекнув на ожидающие меня малоприятные последствия, я стал различать крики, доносившиеся из других каморок.

Один арестованный громко чертыхался. «Да не знаю я, не знаю. Вы меня совсем запутали!» — кричал он. Другой бубнил себе под нос, но так громко, что я все слышал: «Невиновен я, невиновен. Поверьте, я невиновен», а из дальней комнатушки доносилось щелканье полицейской дубинки о стол и чей-то крик: «Хватит, хватит!»

Тут я услышал голос Розена.

— Это возмутительно, — говорил он ясно и четко. — Плевал я на то, что сказал мой коллега. Вы его запутали и запугали. Мы полезли на заграждение, чтоб увидеть огни Мэннернбурга и таким образом найти путь назад. Это правда. Вам, возможно, удалось запугать моего коллегу, но меня вам не сбить с толку. Меня вы не запугаете угрозами расправы. Никогда!

Из дальнего конца коридора снова послышался щелчок.

— Признавайся, — произнес человек, допрашивавший Розена. — Ты не гражданин Германской Демократической Республики.

— Я Ганс Крюль, — произнес Розен, — родился в Мэннернбурге.

— Ты кусок дерьма. Скажи правду, или мы заткнем тебе нос дерьмом, которое выйдет из тебя. Почему ты пытался перелезть через заграждение?

— Я Ганс Крюль, — повторил Розен.

Теперь щелканье резиновых дубинок доносилось уже с обоих концов коридора.

Чувство реальности у меня не исчезло, но было сильно поколеблено. Мы были не в Восточной Германии, а в Кэмп-Пири, однако я не чувствовал себя в безопасности. Так обычная поездка на каникулы может напомнить, что к смерти ты тоже проделываешь какой-то путь, и вот сейчас я почувствовал, что безумие от реальности отделено не океаном — до него всего несколько шагов. Оно рядом.

Мой слух никогда еще не был настолько обострен. Я слышал, как спорил Розен своим гнусавым голосом, раздраженно, высокомерно. В этом голосе я слышал также невероятно возросшее сознание своей значимости, столь же уродливое, как чрезмерное богатство, но тем не менее составлявшее силу Розена.

— Вы пытаетесь сбить меня с пути, — говорил он, — не выйдет. Мое дело подпадает под гарантии, определенные законоположением тысяча триста семьдесят восемь, раздел три, глава «Б» новой конституции Германской Демократической Республики. Загляните туда. Там все сказано. Вы нарушаете мои права.

Да, он выстоял! Какой отвлекающий удар! Допрашивающий выбит из седла! Позже я узнаю, что в ходе подготовки Розен за три вечера до допроса отправился в библиотеку Фермы и проштудировал там новую конституцию Германской Демократической Республики, что и позволило ему построить этот гамбит.

Вернулся мой допрашивавший. Он снова стал задавать вопросы с самого начала. Опять мы перебирали все подробности того года, когда на Шонхайтвег были спилены деревья. Снова мы прошлись по железнодорожному депо и дошли до нашей неудавшейся попытки перелезть через заграждение.

— Мы полезли, потому что потерялись, — сказал я, — и мне хотелось увидеть огни Мэннернбурга.

— Твой коллега это уже говорил. Мы показали, что это вранье.

— Я говорю правду.

— Раньше ты утверждал, будто не знал, что это граница.

— Я знал, что это граница.

— Значит, раньше ты мне солгал?

— Да, майн герр.

— Почему?

— Я перепугался.

— Ты утверждал, будто вышел в Западную Германию через лес, где не было заграждений, и полез через ограду, чтобы попасть обратно в Восточную Германию.

— Это тоже ложь.

— А теперь ты решил влезть на ограждение, чтобы увидеть огни Мэннернбурга?

— Это правда.

— Ты признался, что врал, а теперь говоришь правду?

— Да, майн герр.

— А на самом деле ты врун и агент западногерманского правительства.

Тут взвыла сирена. Эхо ее разнеслось по коридорам и каморкам здания. Допрашивающий собрал свои бумаги и вздохнул.

— Кончено, — сказал он.

— Кончено?

— Жаль, что у меня нет еще минут пятнадцати. — Лицо у него было злое. Он и в самом деле выглядел как полицейский.

— Ну, должен сказать, это было страшновато, — сказал я.

— Ты справился, — сказал он.

— В самом деле? Откуда вы знаете?